Прежде чем исчезнуть в слабом смещении моих зрачков, он поднял весло и указал им в то место, где река делала поворот. Лика направлялась прямо туда, я за ней.

Там, у поворота, в реку впадал маленький ручеек, и дальше уже мы пошли по его руслу – довольно узкому коридору.

– А сюда мы зачем? – наконец спросил я.

– Должен быть другой выход, – ответила она, не оборачиваясь.

И действительно, вскоре мы добрались до мощной железной двери, чуть-чуть приотворенной в нашу сторону. Лика взялась за ручку и захлопнула дверь.

– Ты что, не хочешь идти? – спросил я.

Лика оглянулась, прошептала:

– Какая-то странная дверь.

– Что?

– Я ее толкнула, а она закрылась.

– Ну, а как же ты хотела? – сказал я, – она же открывается к нам.

– Нет, от нас.

– Да бог с тобой, я же видел…

– И я видела.

Тогда я, подошедши, потянул дверь на себя – она не поддалась. Толкнул ее, и дверь под моим давлением приоткрылась немного – в нашу сторону. Что за черт! – нам сразу расхотелось идти дальше.

– А мы шли по течению или против? – спросил я, начиная кое-что соображать.

– Не знаю. А там разве было течение? – ответила Лика. Она все косилась на дверь и передергивала плечами, как от холода.

Мы сидели на корточках: я лицом к двери, Лика – спиной, и молчали. Догоравший фонарик тлел между нами. И вдруг эта дверь заскрипела. Я всей кожей почуял, что кто-то напряженно и пристально смотрит на нас. Мы замерли. Ни шороха больше не доносилось оттуда, но мне показалось, что-то поблескивает. Напрягая глаза, я попытался зацепиться за этот блеск, но ничего не сумел разглядеть в темноте. Наверно минуту длилось это. Я подумал, что в любом случае надо загасить фонарь, сделал движение… и вот опамятовавшая Лика, по щенячьи подвывая, тихонечко поползла ко мне. Я протянул руку, чтобы помочь ей, и тут вдруг бледно-зеленая волосатая лапа метнулась из тьмы, наткнулась на Лику, сгребла, потащила, дернула так, что Лика, крича, повалилась на спину и тут же исчезла за дверью. Лязгнул засов.

Я вскочил, заорал, стал звать Лику, стучать, но бахнул выстрел, и пуля оборвала мне мочку уха.

Я бросился на пол. И вдруг из-за двери стали слышны ужасные, совершенно отчаянные вопли:

– Нет! – визжала Лика, – нет не надо, не надо, пожалуйста, Серж, ой уйди сволочь гад скотина, да помогите же мне помогите, мне больно, ну пожалейте, ну я же прошу, умоляю, отпусти меня, больно ой-ой дяденька, ну не надо же, помогите мне, помогите же о-о-о!!!

Все это время я, совершенно ничего не соображая, пытался выломать дверь. Потеряв голову, я дергал на себя, наваливался плечом, стучал ногами – и все безрезультатно. Но вот уже крики стали стихать и мало-помалу совсем прекратились. В напряженно-насыщенной тишине, прислонив ухо к холодному металлу двери, я различал приглушенные стоны и частое, как у собаки, дыхание.

Липкий пот окатил меня, а стоны меж тем становились все громче, и вот Лика опять кричит во все легкие, но – окраска ее криков иная:

– Мамочка! – кричит она, – ой умираю, ой не могу мамочка ой не могу не могу умираю…

Тогда я сел на землю, прислонившись спиной к двери и, заткнув уши руками, впал в оцепенение и уже больше ничего не воспринимал вокруг.

– Не надо больше, мне больно, – послышалось за дверью. Я вскочил и вдруг заметил, что кладка кирпича над притолокой не доведена до потолка – можно было пролезть. Я подпрыгнул, подтянулся и, кое-как протиснувшись, перевалился, упал, задевая что-то мягкое и горячее.

Понятно, что, если я сразу не убежал из этого страшного места, а теперь, к тому же, пролез в самое его средоточие, то видимо знал, зачем и на что я иду. А здесь все начисто забыл. Зачем я здесь? – думал я, стоя в тесной каморке, где трудно даже было поместиться троим, – что это я сюда забрался? – ах, да! – Лика. И резкая струя похоти захлестнула меня.