– Не кощунствуй, – сказала женщина и исчезла, оставив у меня в руке перчатку.

Я сунул перчатку (мужскую, заметим, перчатку) в карман, вздохнул, (мое свидание отменялось), – вздохнул и пошел, чувствуя себя совершенно несчастным, – несчастным потому, что несчастьем называется лишенность желаемого и желание невозможного.

А не зайти ли к Лапшиной? – она хоть размерами напоминает мою червонную страсть. О, Лапшина чудовищна! – свернувшись калачиком, я мог бы легко поместиться в ее монструозном тазу, стоящем на телеграфных столбах. Однако выше пояса эта женщина очень изящна, если не обращать внимания на топорные черты широкого, как поднос, лица: страшный орлиный нос; вишневое желе губ; глаза, как у каракатицы; черные конские волосы, перекрашенные в белый цвет; усы; бороду и голос резкий, как сирена океанского лайнера.

И все же она мне нравится – я люблю чувствовать себя козявочкой, копошащейся среди гор, а она любит козявочку, ползающую по ней. Иногда бывает страшно: я вспоминаю судьбу бедных паучков, которыми их подруги закусывают после оплодотворения. Но нет, – успокаиваю я себя, – Лапшина, конечно, способна на это, но никогда не сделает. Ведь я излечил ее от эрозии матки, ведь семя мое обладает бесценными свойствами – настоящий жизненный эликсир, медикамент, философский камень. Нет, Лапшина меня никогда не съест; где она еще возьмет такого забавного паучка? – паучка с такой философской спермой, славного паучка-целителя.

Я взял такси и поехал.

Было написано: «Стучите», – и я постучал. Никто не отозвался. Тогда (не возвращаться же!) я открыл замок – это раз плюнуть! – и очутился в прихожей.

Но стойте! – По-рассеянности опять, кажется, не туда попал? Уйти? – но в этот миг из комнаты порхнул мне на плечо крупный попугай.

– Сию минуточку! – крикнул он и щипнул меня за ухо. Я махнул рукой, чуть не пришиб его – растерянная птица отправилась оправляться на карниз.

Интересно! – и я прошел в комнаты. Из-под дивана выглянул роскошный дымчато-серый кот и тут же спрятался. Повсюду: на столах, стульях, кресле, диване, даже на полу были разбросаны женские тряпки. Стоял удушливо-терпкий дух: духи, табак, дихлофос, черемуха. Я спешил. Заглянул в другую комнату – это спальня! – огромная кровать, старинная сабля над ней, и тот же беспорядок. Пора уходить, и тут я подумал, что неплохо было бы прежде, извините, пописать, – подумал и двинулся на поиски сортира.

За первой дверью, которую я открыл, оказалась ванна… до краев наполненная пеной, из которой торчала мокрая женская голова. Я вскоре увижу и тело, читатель!

Но пока мы глядим друг на друга…

– Нехорошо вы себя ведете, молодой человек.

– Да, видите ли, дверь была открыта…

– Ах, да что ж вы стоите?!

– А что же мне делать?

– Что-нибудь!

Я шагнул к ней. Она усмехнулась:

– Вы не так меня поняли…

– ?

– Ну, выйдите на минуту – какой-то вы странный…

Я вышел.

– Сию минуточку, – крикнул попугай, слетая мне на голову.

– Балда, – сказал я и вернулся назад, ибо… это была (я ведь сразу узнал) – не Лапшина, не думай, читатель, – это была червонная дама. Стоя в рост, она вытиралась. Не без того: сделала безнадежную попытку прикрыться, но разве укроешься при таких телесах?

– В чем дело?

– Минута прошла, – отвечал я, вынув часы из кармана.

– Какая пунктуальность! – вы всегда так точны?

– Я не точен, но нетерпелив.

– Ах-ах-ах! Скажите на милость! – «он нетерпелив». Да на что вы рассчитываете? А? За кого меня принимаете?.. «Не точен»…

Черт возьми, почему же она меня не узнает? Обиделась, что ли? – и я начал:

– Вы… я бу…

– Да вы что?!

– …я будто бы знаком с вами? – сказал я нерешительно.