Откуда-то закралась грусть. Она почувствовала себя обманутой, раненой, использованной. ОН забыл про нее. Желая это изменить, она села на Ирода и постаралась всунуть его нестоящий член во влагалище. Он мягко оттолкнул ее. 

– Ты все же не можешь спать с братом. – Он и девушка снова засмеялись. Ирод прижал девушку к себе и вновь засунул свой эрегированный член.

Это было глубокое унижение, брат обидел ее, отверг, она никогда ему этого не забудет. Опьянение от вина быстро сменилось отрезвлением. Она встала и вбежала в море. Высокие волны играли с ней и помогали вернуть радость от собственной жизни. Однако где-то глубоко вместо девичьей, эгоистичной любви зарождалась ненависть, жажда отомстить, забрать его мужское тщеславие. Невидимая рука мгновения определила ее жизненную миссию.

Пение стихло, и Виктория медленно освободила руку Ричарда. Интимность, с которой Виктория открыла свою глубокую тайну, не позволяла ему совершить маломальское движение, произнести хоть слово.

– Ричард, посмотрите на меня, я должна вам кое-что объяснить, – сказала настойчиво Виктория.

Она развернулась и посмотрела в его затуманенные глаза.

– Я не знала, что случится, – эта история возникла сама собой.

– Это не был ваш замысел? – отважился спросить Ричард.

– Я бы постеснялась пустить вас так глубоко.

– Вы не знали, почему Саломея стала такой жестокой и бесчувственной? – Мороз пробежал по телу Ричарда. Пожирающая ненависть преследовала его, даже когда он перестал быть Иродом. Его отношение к Саломее, однако, стало иным, более мягким, понимающим.

– Я думала, что из-за дворцовой скуки и интриг всего лишь вырос разврат. Сейчас вы знаете, что во мне, так же как и я. – Боже, что мне нужно сделать, чтобы простить себя. Виктория протерла морщинистое лицо и стерла влагу с век. – Во мне росла ненависть, и я подпитывала ее каждой новой жертвой. Я удовлетворяла себя этим, чувствовала радость от каждой его боли, моя человечность исчезла. – Она убрала волосы назад, как будто бы хотела еще больше подчеркнуть чувство вины. – Люди думают, что ненавидят, но, по сути, они всего лишь равнодушны или завидуют, но Саломею пожирала ненависть. Это было больно, жестоко, но при этом величественно, потому что по-настоящему ненавидеть можно только кого-то исключительного, в плохом или хорошем смысле, и моя ненависть была подлинной.

Неожиданно на стол упал и отразился луч солнца. Ричард прищурил глаза.

– Девичьи переживания и чувства мне кажутся более взаимосвязанными и сложными, чем юношеские. В шестнадцать лет я мечтал о приключениях, успехе и голых девчонках. Любовные разочарования беспокоили меня пару дней, но после их перебивали новые вещи, меня не интересовали отношения. Что от Саломеи сохранилось в вас?

Виктория глубоко вздохнула и сморщила лоб.

– Глубокий стыд и вина, которая меня пожирает, иногда, однако, вновь и вновь по какой-то причине возвращается жажда мести. Я учусь постигать зло, понимать, где оно появляется, справляться с ним, но пока это выше моих сил. Саломея не хотела быть плохой, но все же поддалась злу.

– Вы думаете, зло можно отстранить?

Виктория удивилась.

– В смысле «исключить»? Европейская цивилизация этим одержима. Нам кажется, что зло размолото всюду вокруг нас и государство старается внушить нам, что законы, санкции, ограничительный аппарат смогут его «локализировать, вырезать, уничтожить». Смешно! – зашипела она с пренебрежением и добавила грубый жест рукой.

– Все же люди этому верят, живут в иллюзиях, что существует объективная справедливость. И я ее постоянно добиваюсь, – ответил Ричард с самоиронией.