А ещё мы играли в войнушку: делились на команды, прятались по двору и расстреливали друг друга из деревянных автоматов, которые мастерил для всей компании всё тот же Леха.

И я не лила слезы, стоя вместе со всеми у стены с оттопыренной задницей в ожидании, когда по этой самой части тела со всей дури прилетит мяч. Таковы правила игры "Выжигало от стены", и я терпела наравне со всеми.

Единственное, что выводило меня из себя, это моя дворовая кличка. Анка – пулемётчица. Безобидное, но раздражающее прозвище придумал мне, кто бы вы думали? Да, Леха. Старшеклассник, авторитет среди нас, на пять лет старше и… с напрочь отсутствующими мозгами.

Хотя, признаться честно, была в моей жизни "до" (доандрюшинский период, я имею в виду) траурная страница, когда мне казалось, что я люблю этого клоуна Лёху. И даже пару раз что-то такое кричала ему вслед, едва поспевая на своем дряхлом велике за мощной и скоростной Камой.

Но всё это было детским увлечением, невинной симпатией в сравнении с тем океаном эмоций, что накрыл меня осенью тринадцатых именин. Тогда я впервые осмелилась сама заговорить с Андреем.

Шел конец сентября. Над городом, прогоняя прочь последние тёплые лучики бабьего лета, сгустились сальные свинцовые тучи. Дождь шёл уже третий день, и настроение папахена становилось всё мрачнее. Я задерживалась в школе допоздна или шла в гости к одноклассницам, лишь бы оттянуть час возвращения домой. И всё равно часами просиживала на своем подоконнике в подъезде, поджидая маму.

Я как раз переставляла диск Линкин парк, намереваясь включить мощную и будоражащую "Оцепенение", когда внизу лязгнула входная дверь и торопливые шаги понесли кого-то наверх. Не маму, это точно. Никогда она не приходила с четырнадцатичасовой смены, взлетая на четвертый этаж с энтузиазмом.

Андрей приближался ко мне бодрой рысью. На нем был вышарканный светло синий джинсовый костюм и сияющая белизной футболка. Волосы потемнели от дождя и слабо мерцали в тусклом электрическом свете. В руке он держал початую стеклянную бутылку кока-колы, и прежде, чем успел молвить своё коронное приветствие, я брякнула:

– Дашь попить?

Секунду его лицо выражало недоумение, затем оно сменилось ноткой весёлости.

Андрей опёрся локтем о подоконник, где уже сидела я, подобрав под себя ступни по-турецки, и протянул мне газировку.

– Ты не в ладах с родителями, малая? – спросил, смотря куда-то поверх моей макушки, пока я прикладываюсь к горлышку и пью маленькими глоточками.

– Скорее с одним из них, – ответила после недолгих раздумий. – А почему вы спросили?

Улыбнулся и посмотрел прямо в глаза, когда вернула напиток. Я уже упоминала, что у него необычный цвет радужки, насыщенный зелёный, но такого очень мягкого и теплого оттенка. Мне нравилось их изучать и подыскивать подходящее сравнение, хотя в большинстве случаев я старалась избегать чужого взгляда.

Поставил бутылку между своим локтем и моим коленом.

– Можешь обращаться на "ты", я не настолько взрослый, – сообщил, словно по секрету, и провёл подушечкой большого пальца по горлышку, будто стирая остатки моей слюны.

– А сколько ва… тебе?

– Двадцать восемь недавно стукнуло.

Мне почему-то послышалась горечь в его тоне.

– Мне казалось, ты старше.

На сей раз ответ дался легко, весь его вид, расслабленность позы и спокойный тон усмиряют волнение.

– Так похож на старого дяденьку?

И не дожидаясь ответа, спросил о моём возрасте. А взгляд вновь поднялся к моему лицу.

– Тринадцать, – будто извиняясь, пробормотала я.

– Вау, – присвистнул, – а мне казалось, ты гораздо старше.

И снова это необъяснимое сожаление в речи. Или это издёвка, ведь он вернул мне мою же реплику.