«Мама, здравствуй! Пишу тебе в дороге. Едем сейчас с ребятами в вагоне, в котором возили зерно. Спим на полу. Холодно, да ничего. Подобралась веселая компания из нашего города. Говорят, что мы едем… (несколько слов были зачеркнуты чернилами) … проходить курс молодого бойца. Как приедем, напишу еще. По дороге видим много беженцев. Кричат нам, чтобы мы отомстили фашистам. Смотришь и думаешь… (далее, кроме последних предложений, было тоже зачеркнуто) … До свидания, мам. Не скучай. Передай привет Светланке и скажи, что письмо ей я тоже отправил.

Твой сын Александр».

Валентина Михайловна носила письмо с собой, перечитывала его по несколько раз в день, тихонько поглаживая листок, словно гладила Шурика по голове.

Второе письмо пришло через месяц и было написано чернилами на бледно-синей бумаге. Читала его Валентина Михайловна с некоторой тревогой.

«Мама, здравствуй! Пишу тебе письмо из пункта Н. Извини, но это военная тайна, поэтому не называю его. У меня все хорошо. С утра и до вечера занятия: строевая, устав, учимся стрелять из винтовки, ползать по-пластунски, окапываться. Наш ротный старшина очень веселый человек, хотя на занятиях гоняет беспощадно.

Мама, я научился курить. Как-то все курят, а я вроде бы и не солдат. Тренер по волейболу, конечно, отругал бы меня за это и выгнал из команды. Вернусь после войны и брошу.

Скорей бы на фронт! Но еще впереди присяга, дорога, и только потом фронт.

Мама, а помнишь рисунок в «Крокодиле», когда наступал 41 год? Там был нарисован маленький ребенок, а на груди у него лента с надписью «1941 год». Ребенок в испуге закрывает голову, а внизу подпись: «Джентльмены! Где здесь ближайшее бомбоубежище?» Кто знал, что в этом рисунке английский художник будет пророком и для нашей страны.

Извини, мам, заканчиваю. Надо бежать на занятия. До свидания. Целую тебя. Твой сын Александр».

Дочитав письмо, Валентина Михайловна подумала, что, возможно, Шурик уже на фронте и уже воюет. У нее потемнело в глазах и она зашептала:

– Сыночек мой, будь осторожен! Будь осторожен!

Третье письмо пришло в январе сорок второго. Было оно написано карандашом на обертках из-под пшеничного концентрата.

«Мама! Здравствуй! Вот я и на фронте. Уже две недели здесь. Ничего, понемногу привыкаю. Старшина говорит, что я заговоренный, что меня пуля не берет. Это точно. Три раза в бою побывал, а только шинель пробило в одном месте да слегка руку оцарапало. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!

Мам, а помнишь, как я ревел, когда мы переехали из барака в нашу теперешнюю квартиру? Жалко было обжитого места, представить себе не мог, как я жить буду в другом доме. Он мне казался чужим и враждебным. А теперь я с легкостью привыкаю к любой перемене. Здесь так любишь все живое! Даже смотреть, как качаются от ветра прутики кустарника, и то очень радостно. Иногда, правда, бывает грустно. Хорошо, что рядом с нами старшина. Рассказал сегодня смешной анекдот. Два фашиста врываются в одну хату и видят на стене портрет Пушкина. Тычут пальцами: «Коммунист? Коммунист?» «Нет, – отвечает хозяйка. – Поэт… Стихи сочинял… Пушкин, Пушкин». «Пушки?! Рус артилериер?!» Схватили портрет и давай его рвать в клочья… Узнали нашу артиллерию, наших «катюш». Боятся одного звука!

Мам, если сможешь, сходи в военкомат и спроси, нет ли у них наставления по пулемету ДШК-12,7. Хочу сделать прибор, чтобы определять расстояние до самолета. Вместе с наставлением вышли, пожалуйста, таблицы тригонометрических функций. Если удастся сделать прибор, попробую бить по фашистским самолетам.

Мой адрес: Полевая почта, ФЧ/1526, мотострелковый взвод, действующая Красная Армия. Дай этот адрес и Светланке.