– Андай! – кричит Тэмучин. – Мы ведь почти дети одной семьи Хабул-хана, который разбил джирдженов! Иди на мой берег!

Но Джамуха знакомо кривит рот, плюет сквозь зубы в желтую воду ручья и смотрит на Тэмучина тяжелым, испытующим взглядом. Два мальчика-подростка подводят Джамухе белого коня, изумительно статного. На груди коня – черный накрап. И Джамуха, вождь джаджиратов, легко вспрыгивает на спину коня, еще раз оборачивается к андаю и медленно едет на закат…

Он проснулся, когда солнце уходило за горизонт, и лишь потрескивание хвороста в костре нарушало вечернюю тишину. У костра сидел и тер глаза тыльной стороной ладони Усунтай. Юное лицо его расслабилось, а глаза, глядящие в огонь, были глазами старика. Не огонь ли, позволяющий созерцать себя, делает равномудрыми тихонями юношу и старика? Что видят они в этом осязаемом полыхании?

– Ушли? – спросил Тэмучин, избавляясь от никчемных мыслей.

Усунтай-тойон вздрогнул, распрямился перед ханом, кивая согласно:

– Все благополучно… Хасаровские возвращались: видно, что-то забыли…

– Как найманы?

– Там тишина и покой. Они ложатся на ночлег во-о-н в той низине, но разделились на части. Лазутчики наши молчат, – отвечал юноша.

– Надо бы особо следить за Кехсэй-Сабарахом. Если старик придет в отчаяние, может подстрекнуть к чему угодно.

– О, так! Но сейчас он не вызывает опасения. Ходит сам по себе, мается в одиночку. Говорят, что они часто вздорили с ханом, однако после его смерти старик сильно переживает.

– Ты вот что, отправь-ка двух своих парней в долину, пусть приведут ко мне старика: надо поговорить с ним, – решил Тэмучин и придвинулся поближе к костру, вдыхая запах смолы и хвои.

Вспомнился сон, и стало тревожно, одиноко. Как понять Джамуху? Если думы его на стороне Тэмучина, так почему бы не взять своих людей и не присоединиться к андаю? Но не угадать, куда он повернет, нет. Джамуху не ухватишь, как скользкого налима, а донесения лазутчиков из его стана приходят тогда, когда их содержание уже не имеет никакого значения. Когда-то Тэмучин посылал к Джамухе Хасара и Бэлгитэя – своих братьев, чтоб они напомнили тому о родстве и передали слова Тогрул-хана, который просил выставить два тумэна его воинов для освобождения Борте из тайчиутского плена. И Джамуха помог, и они разбили мэркитов. Тогда Тэмучин, обгоняя отступающих разбойников, звал жену: «Борте-э-э! Борте-э-э-э!» – не боясь быть убитым или полоненным, видя панику в бегстве мэркитов. Борте и старая Хайахсын услышали его, выскочили из толпы и ухватились за поводья Тэмучинова коня. Почему же теперь, Джамуха, ты не идешь на помощь и не хочешь мира?

Со стороны пологого склона послышался топот коней. Остановясь на заставе, всадники спешились и подвели к костру Кехсэй-Сабараха. Движения старика были исполнены достоинства и бесстрашия – он привык быть равным среди равных, высокопоставленных тойонов. Войдя в круг света от костра, но не подходя слишком близко к хану, он молча склонил голову в тарбаганьей шапке с золотым солнцем впереди и бунчуком овершии.

Хан кивнул в знак приветствия и молча указал на одну из подстилок у костра. И заговорил он не сразу, с трудом отводя взгляд от магической игры пламени.

– Садись, почтенный старец, – мягко сказал Тэмучин. – Я с детства слыхал о твоих военных удачах, о твоем славном имени. Потому и пригласил тебя со всем уважением. Мне лестно поговорить с тобой, а если удастся, то и совет получить…

Тяжело переставляя ноги, старый полководец подошел к войлочной подстилке и сел, подобрав под себя ноги, обутые в черные сафьяновые торбаза.