Вдруг конь его, фыркнув, опять затряс головой. Старик, словно бы протрезвев, понял, что радоваться нечему, на самом-то деле он попал в передрягу, если не сказать, в беду… Какой, к шайтану, с него тойон ставки?! Ему с усунами-то управляться было не по силам! А жизнь в ставке с огромным количеством людей и богатств такая запутанная и сложная, что не только руководить, он разобраться в ней не мог!.. Там же, считай, ни одного простого смертного нет: все родовитые, не говоря уже о том, что придется жить рядом с братьями, детьми и женами самого хана! Управлять ими! Вот попал так попал на старости лет по глупости своей!

Схватился Усун за голову… Но опять конь, собеседник его постоянный, затряс гривой, мол, это ты брось, брат, мы еще себя покажем, перед врагом не пасовали, а тут свои люди-то!

Ну, именитые, высокие званием, так ведь и Усун не последнего рода. А главное: он же не напрашивался – назначили. Сам хан сказал: «Более подходящего человека не нашел…» А хан зря не скажет! Хан все видит! Если хан решил, что тойоном ставки должен быть старый Усун, значит… Значит, об усунах лучшее мнение, чем у самого Усуна о себе и о своем роде. Ему, Усуну, всегда казалось, что ничем усуны не отличались, ни умом, ни сноровкой, кроме, пожалуй, воловьего упорства и недюжинной физической силы.

По молодости, помнится, его нерасторопность и тугодумие частенько вызывали насмешки, особенно во время облавной охоты или тренировок. Он только еще в строй становился, над ним уже начинали подшучивать. Все усуны были такими – медленно соображали, долго пристраивались. Бывало, раздастся команда «по коням», и уже ноги в стременах, а усуны еще прислушиваются! Все уже умчались, а усуны смотрят, приноравливаются. Правда, в конце концов усуны свое брали, добычи у них оказывалось не меньше, чем у других, но опять же – все уже поели, а усуны еще не распробовали, веселье пошло, над усунами снова подшучивают, считая, что зверь сам бежит на их стрелы. Помалкивают усуны. Будто оглушенные… Сколько раз было: домой уже вернется усун, к старухе своей под бок– и только тут до него дойдет шутка, давай хохотать! Но там, где было не до смеха – в трудных походах, в самых жестоких моментах битвы, – стойкая невозмутимость выводила усунов вперед, в прорыв! Об этом люди тоже знали и помнили.

В то время, когда побратались, Тэмучину было одиннадцать лет.

Они сказали друг другу: «Слышали мы некогда сказанные стариками слова о побратимстве: «У побратимов одна жизнь, не оставляйте друг друга, в жизни будьте охраной друг другу. Таков закон взаимного братства». Ныне мы также произносим клятву побратимства – будем жить мирно!»

Лубсан Данзан. «Алтан Тобчи»(«Золотое сказание»)

Тэмучин даже глаза прикрыл от радости, когда узнал, что Джамуха вышел из рядов найманов и расположил свое войско в стороне, выжидая. Будто гора с плеч: перед началом войны отошли от битв те двое, которые только и могли превзойти его, как он сам считал, в военном искусстве!

Причем первого, Кехсэй-Сабараха, отстранили сами найманы, для которых поход на Тэмучина был чем-то вроде прогулки с целью припугнуть и поживиться. Кехсэй-Сабарах при всех почтенных найманских тойонах назвал Тэмучина военачальником, равных которому еще не знала степь. «Идти против него войском, пусть и многочисленным, и прославленным, но устроенным по-старому, – сущее безумие!» – заявил он.

Джамуха был опасен во всех отношениях: великий ратный удалец, способный увлечь, воодушевить людей, вселить веру в их непобедимость даже при самых тяжелых обстоятельствах. Но главное – Джамуха хорошо знал войсковой уклад, понимал тактику и, наконец, характер самого Тэмучина.