И хоть только что Усун сам собирался отказаться от мэгэнейства, а прямо вот не продохнуть стало от участи такой. Но невозможно же отрицать явное: глаза не так зорки, уши не столь чутки…

По пути старик все вздыхал, а верный конь, словно сердясь и споря с хозяином, все фыркал недовольно и мотал головой.

– Ты кому прекословишь?! – тихонько шлепнул коня по макушке Усун. – Или ты тоже считаешь, что старый Усун отвоевался и теперь даже его конь может ему указывать?! Нет уж, брат, прости, со своими мыслями я пока еще справлюсь без тебя! Вот помру – ждать тебе недолго осталось, – тогда и фыркай.

Скакун на эти слова опять недовольно оскалился, заржал и понесся во весь опор.

– Ну вот, только мне с тобой и осталось, что по степи скакать, ровно мальчишка!

Так, как бы в споре с конем, мэгэней Усун прибыл в ставку.

– Почтенный старец, – встретил его хан взаимным поклоном, – в заботах давно не видел тебя. Но я никогда не забывал о твоих заслугах, о помощи твоей в трудные времена. Благодарю, что помог мне увеличить сократившееся войско, сгустить поредевшие ряды…

Сердце Усуна окончательно обмерло: хоть он и ждал этого благодарного прощания, но все-таки надеялся… Крепок же он еще на самом-то деле, многим молодым не тягаться с ним!

– Мой вещий хан! Дозволь сказать?!

– Говори, говори…

– Не сочти, что слишком много возомнил о себе. Но считаю, что всей своей жизнью оправдал имя Усун-Туруун – Долгое Упорство, данное мне моим дядей Хоомпур Хосууном – признанным вождем рода усун, известного своим упорством, стойкостью, правдивостью, никогда не спотыкавшегося на твердом месте, – выпалил на одном дыхании старик. И продолжил, словно пытаясь опередить ответ: – Хоть и согнуло мою некогда прямую спину неумолимое время, не так остр глаз и чутко ухо, рука не столь тверда, как прежде, но голова моя ясна и молода душа! Поверь, я еще могу делом и правдой послужить великому роду монголов!

Хан даже опешил от такой горячей тирады обычно молчаливого и неторопливого старца.

– Меня радуют твои слова, почтенный Усун-Туруун, – улыбнулся вождь. – Действительно, в эти тяжелые времена я хочу поручить тебе очень трудное дело, поэтому и выбрал тебя. Правду говоря, у тебя и без того много хлопот: командовать сразу тремя мэгэнами под силу не каждому молодому тойону! Понимаю это, но не нашел более подходящего человека для этого задания.

Старик приободренно насторожился. Глаза его засияли.

– Великий хан, – опустился Усун на одно колено, – только слово молви: велишь сгореть – пойду в огонь, утонуть – прыгну в реку! Род усунов вовеки отличался верностью и упорством!

– Я, Чингисхан, назначаю тебя, Усуна-Турууна, главой ставки. Я сказал!

– Ты сказал! Я услышал!

Старый воин молодецки вскочил. Повернулся было к выходу из сурта, но вдруг остановился во внезапной оторопи: до него, кажется, только сейчас дошел смысл нового назначения.

– Но разве справится старик с такой должностью? – в полной растерянности обратился к хану Усун.

Хан и все тойоны, находившиеся в сурте, громко рассмеялись.

– А ведь только что хорохорился, будто все тебе по силам, – сказал Джэлмэ. – Ничем не можем тебе помочь: указ хана. Так что теперь ты сам можешь давать распоряжения…

– Тебе нужно срочно решить вопрос о подчиненных, подобрать писаря, посыльных. Время не терпит, – перешел хан на серьезный лад. – Потом тебе предстоит долгий переход.

– Когда в путь?

Тойоны вновь невольно заулыбались юношескому пылу старика.

– Тем же утром, как получишь приказ, – залучились в улыбке зеленовато-голубые глаза хана.

Усун-Туруун возвращался в стан очень гордый собою.