– Помню-помню! – с готовностью отозвался Мухулай, и колени его перестали трястись. – Надо было, чтоб жеребенок ее пососал… Она б тогда не того, она б меня не тронула…

– А ты помнишь, как ты за ней с копьем по степи гонялся, убить хотел? – продолжал Тэмучин.

– Хе-хе! – засмеялся Джэлмэ. – Хэ-хэ-хэ! Хорошо, что не по голове!

– Вот я и говорю! – повысил голос Тэмучин. – Вот я и сомневаюсь: а не по голове ли она его тогда приласкала?!

– Нет, нет! – замотал головой Мухулай. – По плечу, по плечу, хан: ты же сам видел!

И Джэлмэ поспешил поддержать:

– Если бы по голове – укатилась бы в степь голова!

– Хорошо… Значит, он в своем уме, – облегченно вздохнул Тэмучин. – А ты, Джэлмэ? Тебя бешеная лисица не искусала часом?.. Опять меня сватать пришли?

Вмешалась Ожулун:

– Ты зачем это так яришься? К чему на слуг своих верных без причины страх нагоняешь? Погляди: у них все поджилки ходуном! Один нищий харачай делает, что хочет: у него воли хоть отбавляй, да кроме воли нет ничего! – она говорила, словно железо чеканила. – Никто не собирается встревать в твои военные тайны и дела! А вот на ком жениться – это не только твое дело, это обычай предков, это жребий хана!

Тэмучин глянул на Борте – плечи ее тряслись.

– Не плачь, Борте! – повысил голос Тэмучин.

– А я не плачу! – повернула лицо к огню старшая жена, она смеялась.

– Тогда не смейся! – клокотала ярость в его груди. – Иди отсюда!

Но Ожулун рубанула ребром ладони теплый воздух сурта, как бы пресекая уход Борте, и та, уже вскочившая, изготовившаяся к бегству, опустила глаза и сама опустилась на войлок.

– Где это видано, чтоб родовитый хан выбирал себе жену, как боевую лошадь? Твоя судьба определена Всевышним Богом-отцом, затем Господом Джылга-ханом… И они, я думаю, не испрашивали у тебя совета, где тебе родиться: среди джирдженов или среди монголов. Так?

– Да уж, – он поглядел на донышко пустой чаши.

Ожулун взяла из его рук чашу, наполнила ее кумысом и вернула, говоря на ходу:

– Мы – это я, твоя мать, Борте – твоя старшая жена-хотун и два поверенных – Джэлмэ и Мухулай решили взять Гурбесу-хотун к себе в ставку. Прежнее ее положение, ее высокий чин обязывают нас лишь воздать ей должное. А тебе ее никто навязывать не собирается.

– Пхе! – недоумевая, Тэмучин хотел скрыть это. Он плеснул глоток кумыса в огонь, отпил из чаши и засмеялся так, что кончики усов западали в широко раскрытый рот, а на снеговой белизне зубов забликовало пламя очага.

Соратники тоже хохотали, и головы их отбрасывали тени, которые метались по стенам сурта, как колотушки для сбивания кумыса.

– Довольно веселиться! – успокоила их Ожулун. – Вы воины, а не весенние девицы! Замолчите!

И когда смех выдуло из сурта словно сквозняком, продолжала:

– Теперь, хан, мы сильны как никогда и нам нет нужды в кэрэитах – они готовы растерзать своих, как стая стервятников своего слабого! Пусть знают место – мы отдадим Ыбаху-хотун заслуженному воину Джаргытаю! Она коротка умом для своего нынешнего положения, для того, чтобы зваться хотун. Это будет осаживать и других своенравцев, их немало. Согласен?

Хан слышал, что со времен предков водился обычай дарить своих молодых жен отличившимся военачальникам, и относился к этому, как ребенок к сказке, а вот когда коснулось самого, то он стал раздваиваться. Так раздваивается человек между сном и явью.

«Уруты – люди суровые, – думал он. – Они зажмут кэрэитов, как лисица – мышь, и не дадут им разлохмачивать языки в бунтовских заговорах…»

– Что ты смотришь на меня, как ребенок, выклянчивающий вкусного сыру? Согласен, говори?

– А почему нет? Вы же без меня меня женить любите. Решили так решили…