– А трава в степи пробилась?

– Самая пора: сочная, мягкая, как язык оленя! Уж не решился ли ты, гур хан?

– А сколько уйдет на большое кочевье?

– Если пойдем все, то дней десять при хорошей погоде.

Вчерашние облака постепенно уходили по небесной глубокой синеве. По горным склонам уходил водою снег.

– Иди к людям. Ждите, – приказал Джамуха мягко. С его глаз упали шоры. Все показалось ясным и зримым, как прямая линия, проведенная кончиком сабли по влажному песку. Он знал уже, что скажет тойонам.

«Сородичи, – скажет он. – С тех пор, как вы избрали меня достойнейшим и вознесли над собой на белом войлоке, прошло двадцать лет и одна зима. Все эти годы вы служили мне верно. Знаю, что хан не должен склонять голову ни перед кем, но благодарность моя так велика, что я склоняю перед вами голову…»

Да, это так. Хотя хан, который слишком снисходит к своим подданным, не имеет будущего. Легкая хвала легко уходит. Но его тойоны чаще слышали от хана упреки, придирки, издевки во время походов, он чаще действовал камчой, нежели словесами, а они терпели и понимали. Поймут и нынче.

«Я жил как мог, бился с судьбой во имя процветания и благоденствия моего рода джаджиратов, со всеми примнувшими к нему племенами. Но силы мои на исходе, я иссыхаю и иссякаю, как иссохли и иссякли многие и многие из великих родов, что единовременно враждовали и правили на Великой степи, а теперь делят с нами судьбу изгоев. Не есть ли это попущение Господне? В силах ли короткий человеческий ум понять своеволие Божье? Не похожи ли мы на глупца, что подбрасывает вверх камень, надеясь закинуть его в облака и не понимая, что он обрушится на его же детскую головенку?…»

Итак, пора схватить судьбу за гриву.

Джамуха направился к тойонам и приказал им оставаться на месте под командованием Улуга-батыра.

– Сам я с несколькими сюнами поеду искать новое место для ставки. И еще раз подтверждаю устно: Улуга-батыр – моя тень, ваш единственный глаз после меня, его приказ – мой приказ! Все забудьте о склоках и распрях! Смутьяны, если таковые объявятся, будут наказаны жестоко. Все. Я сказал!

– Ты сказал! Мы услышали! – в смятении ответили тойоны, встревоженные дурными предчувствиями: зачем мы отправляемся на юг? Разве там не правит безгранично Чингисхан? Может быть, готовится нападение на его ставку, но какими силами, если в лучшие времена мы разбивались о стену Чингисхановых пик, как волны об утес, то чего ожидать сейчас, кроме позора?..

Улуга-батыр говорил, что на заре предстоит дорога, но умалчивал о том, что кроме направления, в котором нужно идти войску, он ничего более не знал, думая, как и все: где цель?

«Джамуха гур хан, объясни ты мне: зачем мы уходим в Верблюжью степь? – хотелось спросить ему. – Воевать или искать мира? Двадцать лет вражды – не много ли крови по дороге к миру?»

И Джамуха позже ответит своему военачальнику на эти вопросы.

«Для вас легче искать мира, пока я жив: все наши люди – те же самые монголы, веками терлись плечом к плечу с народом моего андая. Он поступит с вами, как отец с покаявшимися детьми. Я же – разговор особый… Пусть моя личная судьба вберет в себя вину каждого из вас, пусть большая вина хана впитает малую вину каждого моего нукера… Все поймете по прошествии времени, а пока идите и служите моему андаю так, чтобы восстановить честь рода джаджиратов. И ни с кем, кроме андая, не объясняйся».

«…Я сивый волк, родившийся в степи… Я ел вкусное мясо молодых животных, я их настигал, глупых и пугливых, но что делать, если ноги мои износились, глаза ослабли, и я не чувствую запаха ветра с северных гор и степей, лежащих у их подножия, но чувствую лишь запахи ветров, исходящих из меня, несчастный косоглазый! Был я юным снегом, укрывающим мои кочевья, был морозом, от дыхания которого деревья и стебли трав сгорали инеем, но вот чья-то весна становится моей кончиной! И уже не уйти обратно, тело мое растекается ручьями по ложбинам, чтобы впитаться в землю, а уж потом не снегом – паром уйти домой в облака… Горе…» – так думал Джамуха, обходя мягкой поступью ставку, что снималась в поход: кто-то готовил упряжь для быков, кто-то скручивал пестротканые и пуховые материи или укладывал в повозку черный, пропитанный салом и овечьим молоком войлок, или кипятил в котле снег, чтобы запасти в дорогу воду.