– Я поклоняюсь всем Богам. Все они сильней меня и мудрей всех нас вместе взятых!.. Так?

Игидей неопределенно пожал плечами и сказал:

– А ведь Джамуха тоже крестился!

– Джамуха? – несколько растерялся Тэмучин. – Ты встречаешь его?

– Виделись десять дней назад, перед этой войной…

Тэмучин щелкнул кончиками пальцев, обращаясь к Сюбетею:

– Сюбетей! Иди и скажи, чтоб приготовили лучшую пищу. Садись, Игидей. Да-а… Джамуха, Джамуха-а-а…

– Вот и я не пойму, Тэмучин: как случилось, что вы, два андая, встали друг против друга?

– А что говорит Джамуха?

– Молчит.

– Позволь и я помолчу. Как случилось, так и случилось! – с горечью молвил Тэмучин.

– Я ведь не из любопытных, – виновато опустил взгляд Игидей. – Но перед войной он сказал: «Каково же будет на этот раз моему несчастному андаю? Слишком малочисленны его отряды! Как бы помочь?»

– Он сказал так? – прищурился Тэмучин, не глядя на товарища детских игр.

– Именно так. Слово в слово…

– Ну что ж… И я скажу тебе, что место андая в моей душе так и осталось незанятым! – он открыл глаза, и увидел Игидей, что глаза эти стали совсем светлыми, словно сине-зеленая ткань выгорела и выцвела на солнцепеке. – Знаешь, у кого больше всех свободы на этом свете?

– Думаю, что у правителей могучих илов! – не задумываясь, ответил Игидей.

– О-о, купец, купе-е-ец! – грустно улыбнулся Тэмучин. – Свободен может быть только человек, подобный нашему предку Бодончору… Он ушел от всех, стал бродягой, не имеющим обычаев, верности данному слову, товарищей! А хан зависим: он – стрела, а тетива – воля людская, желания единоплеменников. И хорошо, если наконечник этой стрелы остр и крепок, – Тэмучин прикоснулся пальцами ко лбу. – Если нет – беда на десятилетия… Долгая беда для всех!

– Эк как! – крякнул Игидей. – Вот и Джамуха говорил… – Но замолчал, понимая неуместность слов.

В сурт вошел воин с пером в островерхой шапке, но тихонько выскользнул обратно, потому что хан не повернулся к нему.

– Задние, выйдите вперед! Передние, уйдите на-за-а-а-д! – пропел Игидей, и Тэмучин благодарно улыбнулся.

– Помнишь?

– Помню, Тэмучин…

Не стало Тайан-хана – не стало ила.

Круг раскололся надвое, потом – надесятеро, потом стала дробиться каждая частица все мельче и мельче…

Как пятна жира на поверхности воды, всплывала старая вражда, уснувшая в крови за время правления сильного хана, когда утратило значение племенное происхождение каждого. Восемь племен входили в состав ила, и во время восстания они не смогли сплотиться даже на короткое время прорыва.

– Кр-р-р-а! Кр-р-р-а! – кричало воронье над полем сражения, а найманам слышалось: крах… крах…

Крах.

Только теперь хан заметил, что в степи царствует весна, и небо бездонно настолько, что трудно не показаться себе самому малой пушинкой, летящей по ветру. Он поднял руки, и торгот подвел рыже-пегого коня. Вскочив на коня, хан, сопровождаемый тридцатью торготами, поскакал на север.

– Ай-да-а-а! – бодрил коня кто-то из торготов.

– Уй-ю-у-у! – заливался другой.

Подскакали к низине, залитой водой, вспугнули уток, но из доброго их десятка ушли лишь три: парни соскучились по вольной охоте. Из-под ног лошадей взлетали радужные всполохи воды, когда они собирали добычу и по меткам стрел узнавали добытчиков. Усунтай, старший сын Джэлмэ, подбил двух, а попасть в летящую птицу непросто. «Хорошо! – обо всем сразу подумал хан, усаживаясь на пригорке и трогая рукой лепестки хрупкого, безымянного для него цветка, уходящего корешком в жирную землю. – Как постичь всю стройность творения Божьих рук?.. Но как путаны, изменчивы и туманны людские умы… В них дерутся без пощады не только Айыы, но и дети Сатаны! Господи, проясни ты людские души, омой их благодатным дождем разума, засей мудростью!»