– К тебе подселили? – вместо приветствия поинтересовался Виктор.

– Привет. Да.

– И как? Привет.

– Верзилу Семёна, помнишь? Ну, Семён?

– А, того! Одного? Повезло. И как?

– Слава Богу! Вроде ничего.

– Ко мне двоих. Хорошо, что у меня много вещей, и шкафчик забит под потолок. Так эти двое поделили один шкафчик. А где ты был вечером?

– Закрылись в комнате, чтобы третьего не подселили.

– Так ты слышал, когда я приходил?

Я кивнул товарищу, приложив палец к губам. Наше бубнение начало привлекать внимание чтеца, и он пару раз уже посмотрел грозно в нашу сторону. Главное, мне не хотелось объясняться, почему я не открыл дверь, и не хотелось больше рассказывать о соседе.

После молитвы все семинаристы возвращались в спальный корпус. В воротах семинарии с журналом в руках нас встречал инспектор. Он, ни на кого не глядя, что-то заносил в журнал. Со стороны отец Лаврентий смотрелся как обычный преподаватель, который шел себе, шел и тут вспомнил, что забыл что-то записать. Такое возможно, но это стоял инспектор семинарии и проходящие мимо воспитанники понимали – никуда он не шел и не просто так что-то записывал. Семинаристы в основном проходили мимо инспектора, затаив дыхание. Находились и такие, которые старались пройти, чтобы хоть как-то коснуться брата Лаврентия, а прикоснувшись, заискивающе извинялись с льстивыми улыбками. И всё это только для того, чтобы их отметили. Кто-то отважился приложиться к руке инспектора, но взять руку смелости не хватало, так и целовали – прямо в пишущую кисть. Цапля брезгливо одёргивался, раздувал ноздри, но занятия своего не прерывал. Тех, кто здоровался, инспектор приветствовал, не поднимая головы. Кому кивал, а кого-то оставлял и без такого внимания, тем самым воздействуя на льстеца убийственно.

– Вы! – неожиданно выкрикнул инспектор, когда мы с Виктором проходили мимо. – Подойдите!

– Я?! – в один голос отозвались мы и остановились в недоумении, кого имел в виду брат Лаврентий. Как загипнотизированный, Виктор двинулся к инспектору и едва живым голосом, заикаясь, переспросил:

– Я?

Цапля промолчал, а я постарался быстренько улизнуть. Уже входя в корпус, я обернулся, чтобы удостовериться, правильно ли поступил. Виктор с инспектором мирно разговаривали. «Значит, его звали! Интересно, что он от Витьки хочет? – промелькнула у меня тревожная мысль, но, отметив, как спокойно они беседуют, я успокоился: – Та, ничего страшного. Ещё ничего не успели сделать. Потом узнаю, чего хотел инспектор».

Дверь нашей комнаты была распахнута настежь, постель соседа еще разобрана, а самого его не было. После улицы в нос ударил застоявшийся воздух. Я тоскливо обвёл комнату взглядом и ещё тоскливее посмотрел на заколоченную форточку. И всё-таки меня волновал вопрос, куда подевался Семён? Не долго пришлось пребывать в догадках. Из дальнего конца коридора, эхом пустого умывальника, загрохотал хохот Семёна. Сквозь смех он что-то говорил, а точнее нравоучил кого-то. Да так зычно, что стёкла дрожали на всем этаже. Его увещевания прерывались только хохотом, смешанным с плеском воды. Я направился взглянуть, что там происходит. В умывальнике собралась ватага отроков и потешалась разыгрывающейся сценой. Нагой Семён восседал в шайке и, одной рукою держа ведро, наполнял его водой и затем опрокидывал себе на голову. Вокруг него, причитая, кружила старуха, честя на чём свет стоит бесстыдного отрока. Боясь быть облитой, она резво отскакивала от многочисленных брызг и, сжимая кулачки, показывала, как бы она поколотила срамника. Семён же рыготал во всё горло и наставлял старуху: