Семён слушал мой рассказ затаив дыхание и с каким-то торжественным видом, потом долго еще лежал не проронив ни слова. Помолчав, коротко сказал:

– Ты какой-то настоящий, – и замолк, обуреваемый мыслями.

Меня восхитил настрой Семёна. Я не решился расспрашивать, что он имел в виду, мне понравилось, как Семён это сказал. Наш разговор так и проходил, то прерываясь, чтобы каждый мог собраться с мыслями от услышанного или сказанного, то возобновляясь. Замолкали мы как по команде лишь в те моменты, когда по коридору проходили или слышались чьи-то голоса. Когда в дверь тихо постучались, и голосом Виктора предположили, что Крауклис куда-то ушел, я всё равно не отозвался и не открыл товарищу.

Далеко за полночь наша комната отходила ко сну в полном сборе и отведя душу.

Нас разбудил электрический звонок во дворе. Всё время пребывания в семинарии я много раз собирался отыскать, где он находится, но так и забывал. Звонок нас только разбудил, но поднять не смог. Мы с Семёном пошевелились под одеялами и замерли.

– Надо вставать, – промямлил мой товарищ. У меня не было желания ему отвечать, хотелось досмотреть сон, развязка которого витала теперь только в моём воображении. Неистовый стук в дверь сорвал нас с постелей, и Семён кинулся открывать. За дверью никого не оказалось, но точно такой же стук раздался в соседнюю дверь, потом покатился по всем дверям комнат спального корпуса.

– Кто это? – стук так прошелся по моим нервам, что я готов был убить любого, кто это сделал.

– Чёртова карга, – падая обратно на кровать, выругался Семён, но он не успел высказать возмущения. По коридору, в обратном направлении просеменила возмутительница спокойствия – ночная вахтёрша, старуха-горбунья – скандируя:

– Подъём! Подъём!

Семинаристы, зевая, вяло выходили из комнат и направлялись в конец коридора, где располагалась комната для умывания, которую мы сразу прозвали умывальником. Это было небольшое помещение, панели которого обклеили керамической плиткой, а не как обычно выкрасили краской. Вдоль стен и в два ряда посередине умывальник заставили раковинами для умывания. В стене зиял проём без дверного полотна. Там находился туалет на четыре лежачих толчка.

Спустя некоторое время умывальник заполнился до толкотни. Выяснилось, для многих будущих батюшек самостоятельное умывание – новое занятие. Вафельные семинарские полотенца, обвязывающие талии отроков, только подчёркивали худобу тел.

Я успел умыться, одеться и заправить постель, а под упитанным телом Семёна всё ещё стонала кроватная сетка.

– Семён, поднимайся! – торопил я соседа. – Опоздаешь на утреннюю.

– Это они все опоздали, – сонно прочмокал Семён. – Заутренняя еще с третьими петухами начинается. А сейчас, – Семён продрал глаза и вытаращился на будильник, – восьмой час. – И опять уснул, словно и не он разговаривал. Я решил всё-таки поспешить на молитву, оставив Семёна досыпать свою судьбу. Когда я был в дверях, Семён вдруг спросил:

– Знаешь, что придает уют и домашнюю обстановку комнате?

Меня рассмешил вопрос сонного товарища. Я решил, – тот разговаривает во сне и ошибся. Семён приподнял голову и посмотрел заспанными, но хитрыми глазками. Потешаясь, разыгрываемой Кувалдой сценкой, я ожидал завершения монолога.

– Так и думал, не знаешь, – роняя голову на подушку, довольный заключил Семён и, вытащив руку из-под одеяла, ткнул пальцем в будильник. – Будильник на столе! – многозначительно протянул он, указывая пальцем в потолок.

– Семён, вставай, – я больше не мог без смеха смотреть на товарища, да и следовало поспешать.

За последние две недели это были первые сутки, которые мы не виделись с Виктором. Поэтому, встретившись на молитве, обрадовались.