Вплоть до сегодняшнего дня.

– Гриша, – сказала она, остановив его на углу сквера, на который выходила окнами её многоэтажка. – Дальше не провожай. И… не спрашивай, почему.

– Чего тут спрашивать, – отозвался Григорий и осторожно, самыми кончиками пальцев погладил её руку. – Ты не хочешь, чтобы меня увидели из окна твои родители.

Нина отчаянно покраснела и до боли стиснула руки на сумке.

– Мама, – пробормотала она. – Мама… Ты не поймёшь.

– Думаю, ты ошибаешься, – заметил Григорий спокойно и сложил на груди загорелые руки.

Смеркалось, длинные тени полосами расчертили асфальт. Высоко в густом розовеющем мареве цвиркали быстрокрылые ласточки. На город опускался душноватый летний вечер. Григорий смотрел ласково, а у неё от стыда горели уши.

– Я не собираюсь у тебя ничего выспрашивать, не беспокойся, – мягко улыбнулся он. – Захочешь – сама расскажешь.

Пора было прощаться, но Нина словно потеряла способность складывать слова в предложения и вообще издавать членораздельные звуки. Пальцы беспомощно тискали несчастную сумку.

Да что это с ней? Сколько ж ей всё-таки на самом деле лет? Она осторожно подняла глаза, и снова его улыбка пронзила её до пят солнечным, золотистым теплом. Она чувствовала почти физически, как сползает с неё привычная маска холодной деловитости, показной бравады, обнажая…

Что обнажалось, она не знала, не могла даже предположить.

Кто она есть на самом деле?.. Разве она может быть по-настоящему кому-то интересна?..

– Гриша… – промямлила она, совершенно не в силах придумать что-нибудь остроумное, свежее, что раньше ей давалось без всяких усилий. – Я… очень давно так хорошо не проводила время… спасибо, – и она как-то по-детски улыбнулась.

Остро захотелось забиться в какую-нибудь маленькую норку и уснуть. Это просто сон, правда?.. и не надо потом с этим жить…

– Я очень рад, – просто ответил он. – Когда ты в следующий раз освободишься?

– Гриша… – снова забормотала она в последней отчаянной попытке стряхнуть наваждение, – может, всё-таки… не надо?.. Ты хорошо подумал?..

Он взял её за руку – вот завёл привычку! И осторожно, но крепко сжал её пальцы. Остатки её воли и самообладания скорчились в агонии, словно клочок бумаги в пламени свечи.

– Это не обсуждается, Нина, – в его мягком голосе вдруг что-то упруго звенькнуло. – Так когда?..

– Послезавтра, – выдохнула она, тихо ужасаясь тому, что говорит.

– Отлично. Во сколько? Где?

– К… одиннадцати… Давай здесь же…

О, святые небеса!..

– Захвати с собой старые джинсы или брюки. Верх тоже какой-нибудь простенький. И бейсболку или плотную кепку.

– Что?.. – совершенно растерялась она. – Зачем?…

Григорий загадочно и, как ей показалось, слегка снисходительно улыбнулся.

– Это ты узнаешь послезавтра, – Он снова легонько сжал её пальцы. – До встречи, Нина. Береги себя. И спасибо за чудесный день.

Пройдя несколько шагов, он легко развернулся на ходу, и улыбка снова озарила его лицо.

Он помахал ей и скрылся за углом.

Она стояла как истукан, с трудом приходя в себя. Долго смотрела вслед, борясь с желанием броситься за ним. Без его улыбки стало холодно и пусто, словно посреди лета дохнуло зимней стужей… И со страшной силой вдруг захотелось лечь на асфальт, как тогда, в их первую странную встречу, раскинуть руки и раствориться в пламенеющих небесах, расчерченных грациозными силуэтами ласточек. И позволить свободно течь жгущим веки непролитым слезам.

Она только сейчас осознала, что даже не попрощалась с Григорием.

Глядя в небо, она медленно подняла руки и прижала холодные ладони к пылающим щекам.

– Батюшка Алексий… Я, кажется, влюбилась, непутёвая…