– Рашид, не надо, богом прошу, остановись! Милицию надо вызвать.

– Я и без милиции с ним разберусь, так разберусь, что он дорогу сюда забудет!

– Рашид, не надо, постой, он обезумел совсем, – Барно, отпустив Владу, повисла на руках мужа. – На ребенка, на дочь свою руку поднял!

Она зарыдала и снова метнулась к Владе:

– Девочка моя, скажи, он не обидел тебя? – она трясущимися руками ощупала голову и плечи Влады.– Не обидел?

Та молча покачала головой. Она равнодушно смотрела, как из дома выскочили, проснувшись от шума, Малика, Дильбар, Батыр, Амира и младший Тимур. И Гуля, её Гуля. Последней мыслью было:

– Слава богу, что Гуля осталась ночевать у тети Барно.

А потом она потеряла сознание.

Крики перебудили пол улицы, кто-то вызвал милицию, не слишком надеясь на результат – в милиции было негласное правило – не вмешиваться в семейные разборки. Поссорятся – помирятся. И не дело милиции лезть в чужую жизнь.

До рассвета никто не сомкнул глаз, кроме Влады. Она спала беспокойно, металась и стонала.

– По-моему температура у неё поднялась, – прошептала Барно, коснувшись сухим губами лба Влады и пошла заваривать травяной чай.

Утром Влада с Гульнорой в сопровождении Рашида вернулись домой. За ними увязались Диля с Батыром, но Барно непривычно строго приказала им остаться и не выходить из дома.

Калитка была распахнута настежь и дверь в дом тоже. Во дворе, словно прошёлся смерч – был опрокинут лёгкий столик, на котором они ужинали, сорванный со столбиков гамак валялся на земле. Были поломаны два саженца – вишня и яблонька. Девочки застыли, не веря своим глазам: Влада, побледнев, стояла молча, слегка покачиваясь, как стебелёк на ветру; Гульнора плакала навзрыд. К ним уже спешила Барно, а Рашид, осторожно заглянув в окна, решился зайти в дом.

В доме никого не было, но царил жуткий беспорядок: были скомканы пестрые половички, скинуты на пол и разбиты цветочные горшки, так украшавшие их маленькую кухоньку. Рашид прошел в комнату Влады и в коридорчике остановился, не веря своим глазам. В этот момент он услышал истошный крик Гульноры:

– Мур, ты где, Мур?

Первой мыслью было выскочить во двор, схватить обеих девчонок в охапку и бежать, бежать куда угодно, подальше от этого дома.

Но Гульнора уже стояла рядом, глядя на старое ватное одеяло, на котором застыл в совершенно неестественной позе её кот, её рыжий красавец, которого она принесла домой совсем крошечным. Он был ещё жив, но не мяукал, а тяжело дышал, жалобно глядя зелёными глазами, из которых уходила жизнь.

Рашид обнял девочку за плечи, стараясь прикрыть ей глаза, но Гуля, словно обезумев, рыдала, вырываясь из его сильных рук.

Внезапно она смолкла, сжав смуглые кулачки и процедила

сквозь зубы:

– Я убью его. Убью. Убью.

Рашид потряс Гулю за плечи, сжал её ладони в своих:

– Не надо, девочка моя, не надо. Господь уже покарал его безумием. И покарает еще за все грехи его.

В комнате у Влады был полный погром: скинута на пол лампа с зеленым абажуром, который треснул на три части, перевёрнута постель, выдвинуты все ящики письменного стола и сброшены валом на пол все книги с книжных полок.

В комнате Гули были распахнуты двери шкафа и разбита на части старенькая швейная машинка Ольги, та, на которой она шила летние сарафанчики для девочек.

Барно, зайдя в дом, не могла двинуться, она держалась за сердце, громко рыдая и бормоча что-то по-узбекски.

Рашид, сидя на корточках, раскачивался из стороны в стороны: то, что он увидел, не укладывалось в голове, не поддавалось здравому смыслу, и он понимал, что это утро он не забудет никогда в жизни. А ещё он не представлял, что скажет Ольге, которая должна вернуться через пару дней.