Большую часть территории, прилегающей к деревне, занимали бескрайние холмы, у подножия одного из них – небольшое озеро, куда собирались стада, чтобы напиться. Редкие деревья и кустики эрики – похожего на ёлку невысокого кустарника с красивыми розовыми цветочками, бадана и пролеска. И, конечно, моря одуванчиков. Бабушка говорит, что луговой мёд – особенный, а самый вкусный получается из одуванчиков. Такой мёд всегда стоит у нас на столе во время завтрака. Если намазать свежий хлеб домашним маслом и полить сверху густоватым, почти прозрачным золотистым нектаром, получится лучший бутерброд на свете!

От таких размышлений у меня заурчал живот. Взяв шляпу с одуванчиком внутри, я уверенно зашагал к полю дождя. Оно было в самой низкой точке деревни – в пологом овраге. Лучшего места для кладбища, коим поле дождя и являлось, не найти. Дедушка всегда ходил туда с одуванчиком, но прежде никогда не брал меня с собой, да и одному ходить не разрешал. Почему поле дождя? Я сам его так назвал. Сейчас расскажу отчего, только дайте перелезть через искорёженный чёрный металл забора и пройти с десяток молчаливых надгробий, здороваясь с каждым, а затем обогнуть по узкой тропинке разрушенные статуи, чтобы встать подле дедушки у серого камня.

– Вот, – я протянул ему шляпу с цветком.

– Спасибо, – он сел на колени перед холодной плитой и опустил растение в стеклянный стаканчик.

Пару минут мы простояли в молчании. Небо уже окрасилось в голубой, одинокие облака размеренно плыли в объятия солнца. Где-то залаяли собаки.

– Кто это, дедушка?

– Мой друг.

– Что с ним случилось?

– Он забыл дорогу к дому.

– Разве у него не было места, где он жил?

– Жилище ещё не дом, – дедушка выпрямился и стряхнул землю со шляпы. – Родители оставляют тебя на лето, но пройдёт август, и ты уедешь обратно. Скажи, асланым, наш дом в деревне – твой дом?

– Конечно!

– Но ты не живёшь здесь.

– Живу.

– Только летом.

– Пускай! Здесь живёте вы с бабушкой, а я – ваш внук. Если это ваш дом, то и мой тоже.

– Сколько же у тебя домов?

Я хотел было что-то ответить, но ничего не пришло мне в голову. А ведь и правда, если любое место, где есть мой родственник, я могу назвать домом, сколько же их у меня…

Дедушка опустил морщинистую ладонь мне на макушку и потрепал по волосам. Он терпеливо ждал, пока мозаика в моём сознании сложится и, когда я обнял его, спрятав лицо в вязанной кофте, сказал:

– Пока мы с бабушкой здесь – это и твой дом.

– У твоего друга никого не было?

– Был, но он понял это слишком поздно, – дедушка похлопал меня по плечу и надел шляпу. – Нам пора, дождь собирается.

– Дождь? Но на небе ни тучки, да и… – я посмотрел на дедушку. Он стоял, подняв голову и придерживая соломенные края шляпы. Тонкие губы слегка подрагивали, на щеке блеснула слеза. – И правда дождь. Пора домой, дедушка.

Незнакомое чувство тревоги смешалось с детским преувеличением, вырисовывая страшные картины в воображении. До этого я ни разу не был на кладбищах. И правильно делал! Ощущения здесь не из приятных: будто не хватает кислорода, а сам воздух становится с каждой секундой холоднее. Тут и там с глянцевых поверхностей смотрят люди, которых давно нет. Как призраки. На кладбищах голова пустеет, ноги становятся ватными и подкашиваются, кончики пальцев покалывает. Вот-вот и свалишься в обморок от тишины, которую хоть ножом разрезай. И мысли лезут самые гадкие. Почему-то представляешь своё имя, вырезанное на камне, и какую-нибудь грустную эпитафию. С каждым шагом по сырой земле тревога усиливалась. Какое-то гнетущее чувство росло и крепло внутри меня.