Командиры разошлись, и в землянке остались только Зарубин, Пушкарев, Добрынин и Костров.

– Письмо прислал Беляк, – пояснил Зарубин. – Он тут еще кое-что пишет.

Беляк сообщил, что дату отправки эшелона с людьми, увозимыми в Германию, он выяснить не может. Это в состоянии разведать только один человек – дорожный мастер Якимчук, оставшийся в тылу для работы в подполье. Но связь между Беляком и Якимчуком прервалась, – заболел человек, выполняющий обязанности связного. Сам же Беляк посетить Якимчука не решается. Это может привести к провалу и его, и Якимчука.

– Он правильно поступает, – заметил Пушкарев.

Зарубин кивнул. Он такого же мнения. Риск не оправдан. Надо найти возможность самим связаться с Якимчуком.

– А нам это нетрудно сделать, – сказал Добрынин и посмотрел на Кострова. – Мы имеем прямую связь с Якимчуком. Якимчук живет в железнодорожной будке, в трех километрах от станции. И нам известно, что немцы его не тронули, а оставили на прежней работе. Так, кажется, Георгий Владимирович?

Костров подтвердил. Якимчук – старый железнодорожник, он имеет связи среди рабочих и, конечно, сможет выяснить дату отправки эшелона.

– Действуй, товарищ Костров, – предложил Зарубин. – Посылал к Якимчуку надежных ребят, из разведчиков. Определи им маршрут. Посади на лучших лошадей. Сколько километров до будки?

Начальник разведки вынул из планшета карту, расстелил на столе.

– Двадцать семь километров, – сказал он.

– И очень удобно стоит будка. – Пушкарев ткнул пальцем в карту. – Недалеко от леса…

– Точно, – сказал Добрынин, – метрах в двухстах, не больше.

Костров сложил карту и пошел наряжать людей к Якимчуку.

– А теперь давайте и мне тройку ребят, – сказал Пушкарев.

Зарубин сдвинул ушанку на лоб и почесал затылок. Опять, значит, Пушкарев собирается в путь. Это командиру отряда не нравилось. Пушкарев как секретарь окружкома организовывал партийную работу не только в партизанском отряде и городе, но и в селах вокруг партизанского лагеря. Он отыскивал там верных людей, коммунистов, комсомольцев, не успевших эвакуироваться, привлекал их к работе, поручал вести пропаганду среди населения. По его заданию среди населения проводился сбор средств для помощи семьям партизан. В городе и в селах Пушкарев не раз проводил нелегальные собрания жителей.

Но Зарубину не нравилось, когда Пушкарев сам ходил по деревням. Он знал, что гестаповцы давно ждут удобного случая, чтобы схватить секретаря подпольного окружкома, что во многих селах Пушкарева подстерегает опасность. Зарубин не имел права приказывать секретарю окружкома, но как член бюро он всегда протестовал против его «прогулок» по селам и деревням.

– Ты, Иван Данилович, напрасно разгуливаешь, – сказал он Пушкареву.

Пушкарев нахмурился. Ему не нравилось, когда вмешивались в его дела.

– Я тоже такого мнения, – поддержал Добрынин.

Пушкарев хмуро взглянул на него из-под косматых бровей.

– Если я иду сам, значит, так надо. У меня дела есть. И заботы ваши вовсе неуместны, – отрезал он и стал прохаживаться по землянке.

Добрынин усмехнулся и начал крутить цигарку.

– А вот мы на очередном бюро побеседуем на эту тему, – сказал он, – и посмотрим, уместны они или неуместны. Как ты думаешь? – обратился он к Зарубину.

– Не возражаю, – ответил тот.

– Еще этого не хватало! – возмутился Пушкарев. – Вы как маленькие дети. Честное слово! Вы думаете, что мои обязанности заключаются в том, чтобы руководить, сидя вот здесь, в лесу.

– В твоем распоряжении есть коммунисты, – бросил Зарубин.

– Ну и что? – спросил Пушкарев.

– Это твоя армия…

– Хм… А как посмотрят партизаны, например, на тебя, Валентин Константинович, если ты никогда сам не будешь водить их на боевые операции? А? Что они скажут о тебе? Что они подумают о таком командире?