Я пришел в себя, когда лежал на полу в наручниках. Меня бросили в камеру, и только ближе к вечеру выяснилось, что узнав подробности, я бросился на эту тварь с кулаками, начал крушить мебель в кабинете следователя и орал, что убью его. Само собой разумеется, я автоматически записал себя в первые подозреваемые. Неуравновешенный рогоносец. Скорее всего пришил женушку, закопал в лесочке, и теперь строит из себя убитого горем мужа.  Или еще, как вариант, сам не помнит, как убил в приступе ярости, и куда дел труп. Вот теперь на стены и лезет. Честно говоря, я и сам тогда об этом подумал – ведь я совершенно не помнил момента нападения на этого ублюдка.

Для меня начался ад. Мой разум всячески рвался из этой клетки, мне нужно было куда-то бежать, что-то делать. Пусть мои действия ни на йоту не приблизили бы следствие к разгадке, но я не мог просто сидеть и изводить себя мыслями: где же моя жена, что с ней могло случиться? Вдруг какой нибудь маньяк сейчас издевается над ней? Или ее убили. Или она в роддоме уже кормит нашу малышку и просто не может до меня дозвониться… А я просто сижу здесь! Сижу! И ни хера не делаю!

Через неделю не изменилось ничего. Её не нашли, я продолжал сидеть в СИЗО потому что мне все таки выдвинули обвинения. Я видел ее последним, мотив у меня был (в виде любовника), возможность тоже. Адвокат не особо чесался и я ещё месяц провел в этом аду, пока мои коллеги не скинулись и не прислали мне нормального защитника. Он быстро меня вытащил, и я сменил ад в клетке на ад в мире без неё.

Абсолютно никакие поиски не давали абсолютно ничего. Я бился как рыба головой об лёд. Ноль. Безрезультатно. Она просто исчезла. Ни следов, ни контактов. Мудила, который представился ее любовником, куда-то пропал, номер недоступен, дома его нет. Где ещё его искать я не представлял, а ведь он по сути был единственной ниточкой.

Тошнило от одной мысли, что Женька могла сбежать с ним. Ведь выходило, что весь наш мир, вся наша жизнь, в которой я был абсолютно уверен, оказалась не более, чем замком из песка. А мой разум отказывался с этим мириться.

Через месяц тоже ничего не изменилось…  Я доставал следователя ежедневными звонками, но всегда получал один и тот же ответ:

– Мы занимаемся Вашим делом, Владислав Игоревич, наберитесь терпения. Я понимаю, как Вам тяжело…

И бла… бла… бла…

Прошёл год. Всё оставалось без изменений. Следствие застопорилось, следователь сменился. Потом сменился ещё один. Потом ещё один год сменил другой.

Бурая листва за окном сменялась снегом, а я медленно, день за днём, умирал. Я опустил руки. Я больше не хотел её искать. Я её похоронил. Через год её "похоронил"  и суд. Её признали умершей по истечении пяти лет, и я умер окончательно. Уволился с работы, просто лежал и пялился в потолок целыми сутками. В запой уходить не было моральных сил, физических тоже. Моё тело совершенно меня не слушалось и отказывалось порой подняться даже в туалет. Я ненавидел себя. Я себя презирал.

Я потерял любовь всей своей жизни, я дал еще не рожденному ребенку умереть. Я действительно уже не сомневался в том, что Женьки и малышки нет в живых. Я это чувствовал. И еще чувствовал, что всё это моя вина. Что я за мужчина? Муж? Отец? Который не уберег своих девочек…

***

Дамы и господа, наш самолет заходит на посадку. Просим вас занять свои места и пристегнуть ремни безопасности. В Санкт-Петербурге сегодня солнечно и удивительно тепло для конца марта! Семь градусов выше нуля. Спасибо, что воспользовались услугами наших авиалиний.

 Красивые, длинные смуглые пальцы с ярким маникюром неподвижно лежали поверх мужской ладони. На их кончики капали слёзы. Вернее было бы сказать "лились", и лились они с моего лица. На мои пальцы. Я пришла в себя и поняла, что держу за руку Влада, мы в самолете, только что приземлились в Петербурге и только что мужчина, сидящий рядом, вывернул мою душу наизнанку и хорошенько её выбил. Вытрусил всю лишнюю пыль, оседающую годами: безразличие к чужой боли, пафос, показуху. Всё это, присущее  бОльшей части нашего общества и мне в частности, было сейчас мне настолько противно.. Хотелось отмыться, забыться и больше никогда не возвращаться к своим старым мировоззрениям.