– Это ты, – сказал Ник вместо приветствия. Из-за сетки на двери его черты выглядели смазанными и затененными. Он посмотрел вверх. – Раньше с вашей крыши свисало около тридцати «музык ветра».

– Знаю. Мы их убрали. Они слишком громко звенели по ночам.

Он намотал шнур наушников на запястье и теперь легонько его раскачивал.

– Мы можем поговорить?

О да.

– Думаю, да.

При виде еле заметных тревожных морщинок у его глаз мое сердце, моя душа – что бы там у меня внутри ни находилось – вспыхнуло, как горелка, у которой резко выкрутили колесико. Правда, у горелки было два огонька. Один жарко пылал оранжево-красным – это был огонек желания или, скорее, предвкушения этого самого желания. Пламя второго было прохладным, лимонно-желтым – цвет нетерпения или, может, напускного терпения, потому что мне его всегда недоставало, но приходилось притворяться, что это не так. Я попыталась незаметно вздохнуть, готовясь к тому, что было для меня крайне непривычно. К нависшей надо мной неопределенности.

Следующие несколько минут отпечатались в моем сознании, но что будет дальше? Моя мать имеет какое-то отношение к нашему разговору, и мне придется это пережить, чтобы быть уверенной: Ник проведет тут достаточно времени и успеет влюбиться.

Ник перевернул кепку козырьком назад:

– Мне нужно, чтобы ты поговорила с тем репортером.

Я подняла крючок, толкнула дверь, заставив Ника шагнуть в сторону, и вышла к нему на крыльцо. Его лицо раскраснелось, на переносице виднелись веснушки.

– С каким репортером?

– Джо Ди-Пьетро. Он написал статью о… том, что случилось два дня назад.

Я постаралась сохранить невозмутимое выражение лица:

– Какую статью?

Ту, что лежит у меня на столе.

– О, хорошо. Хоть один человек в городе ее не читал.

– Мне же не сто лет. Я не читаю местных газет.

– Эта статья вышла в «Вудлендской газете». В ней все… скажем, не слишком верно написано. Там про то, как я спас мистера Фрэнсиса. А о тебе – ни слова.

Он был высоким и худым. Казалось, что он буквально родился в раздевалке, со шлепанцами Adidas на ногах и блокнотом, чтобы отмечать лучшее время на дорожке. Вот что было странным в моем даре (ладно, это лишь одна из многих странностей): я не знала, что буду чувствовать в будущем. И я не знала, что эмоции будут искриться у меня в животе, как пузырьки шампанского, или что я смогу почувствовать вкус кислорода в собственных легких. Я изобразила вежливую улыбку:

– И что именно я должна рассказать этому репортеру?

– Как все было на самом деле.

Я скрестила руки на груди:

– И зачем?

Складки возле его рта углубились. В отчаянии? Нетерпении?

– Потому что это неправильно.

Я склонила голову набок, делая вид, что обдумываю его ответ.

– А меня все устраивает. – Я повернулась и положила руку на дверь. – Что-то еще?

Я никогда (лично) не видела, чтобы кто-то бледнел на глазах, но теперь разглядела во всех подробностях. Краска схлынула с лица Ника, превратив персиковые щеки в белую бумагу.

– Подожди… Что? Но почему ты не хочешь признания?

Я еле сдержала улыбку:

– А ты почему хочешь разделить со мной славу?

– Потому что… – Он сердито поправил кепку. – Потому что мистера Фрэнсиса мы спасли вдвоем.

– Ну так притворись, что ты был один. Я не хочу привлекать к себе внимание. Я и так тут новенькая и не хочу начинать последний год в школе с того, что мое имя мелькает в новостях.

– Но ведь все было не так! – Ник повысил голос. – Мистер Фрэнсис до сих пор жив только потому, что ты была там. Ты помогла мне его вытащить. Ты делала искусственное дыхание, ты звонила 911…

– И что?

Он нахмурил брови:

– А то, что я не заслуживаю всей этой похвалы.