Это тряс меня сосед по кровати.

– Ужин, вставай.

Я встал, приходя в себя, пошёл вслед за соседом по кровати. Это был пуэрториканец филиппинец лет 50. Мы зашли в бокс, в первой половине которого был туалет, где полукругом располагались металлические унитазы. В другой половине бокса располагалась умывальная, где висели настенные умывальники с рулонами бумажных полотенец, висели даже зеркала по бортам гальюна. При каждой кровати нижнего яруса были откидные столики, где заключённые ели по очереди. В конце палубы под потолком висел широкоэкранный телевизор.

Подъём был в 6 часов. Каждый день была уборка. Заключённые забирались на кровати, а дежурные поливали пол из шлангов и драили пол швабрами. Кормили три раза. В 12 часов обед. После звонка очередь толпилась у окошка выдачи обеда. Каждый получал в окне пластиковую миску с чечевичной похлёбкой и лепёшкой, садился на свою кровать, откидывал столик, ставил на него пластиковую миску и черпал похлёбку. После обеда заключённые относили миски в другое окошко и до ужина валялись на кроватях. Особых драк между заключёнными не было, так как нарушителей закрывали в карцер на сутки без еды, где был только дощатый настил и крысы. На ужин была каша пшённая или варёная фасоль, кусок хлеба и чай. После ужина с 8 до 10 часов можно было смотреть телевизор, в 10 часов отбой… Люди группировались по палубам в зависимости от преступлений. На нижней палубе уголовники, на второй мелкие жулики, торговцы наркотиками, на верхней палубе публика солидная: шулера, мошенники. наркобароны. Заключённые гуляли по галереям вдоль бортов. Сбежать из тюрьмы было невозможно. Охраняли судно с воды акулы за бортом – говорили, что они дрессированные, но это были байки заключённых. Днём на палубе было душно, ночью сыро и прохладно. Каждый день приплывало судно с продуктами. Иногда приплывало судно-труповозка. Трупы заворачивали в пластиковые пакеты и увозили. Если за ними не приезжали родственники, их сбрасывали в океан.

Где-то через месяц на судне взвыла сирена. Нас закрыли на палубе. По радиосвязи объявили, что на судне произошло пищевое отравление заключённых с нижней палубы. Я как врач вызвался осмотреть продукты. Открыв холодильную камеру, я понял, что отравление произошло от тухлой макрели, которую не пропарили в котлах. Я и фельдшер, молодой парень, дали больным касторку, поставили клизмы с раствором соды и соли. Троих тяжелобольных пришлось отправить катером на берег, остальных на матрасах уложили на верхнюю палубу.

Так прошёл месяц моего заключения в плавучей тюрьме. Наступила зима со штормами и ливнями. Судно скрипело, качалось, стонало, а мы мёрзли от сырости и холода. Но зима в тропиках не зима, моросят дожди, но тепло. Однажды весной приплыл к судну катер. За мной явился охранник, принёс мою одежду и велел переодеться, затем меня посадили на катер и повезли в город, В порту пересадили в минивэн полиции и привезли к зданию министерства юстиции.

Меня опять ввели в тот же кабинет, где меня ожидал тот же тип. На его лице уже была дежурная улыбка. Обращаясь ко мне, он сказал:

– Господин Грегор. Я понимаю вашу обиду за проявленную к вам несправедливость, что вы находились три месяца в заключении в этой ужасной тюрьме без санкции суда. Но поскольку вопрос о вашем освобождении ещё не решён, мы переводим вас в лагерь предварительного заключения, где условия содержания заключённых намного комфортнее. Вы будете там находиться до тех пор, пока вопрос о вашей личности не будет решён органами ФБР.

На этом аудиенция закончилась. Меня посадили в приличный микроавтобус для перевозки солидных клиентов, где сидели трое заключённых представительского класса. Нас повезли в лагерь предварительного заключения на другой конец города. Через полчаса мы подъехали к воротам лагеря. Он находился за высоким кирпичным забором, поверх которого тянулась кругами колючая проволока. Ворота открылись, и наш минивэн по аллее подъехал к четырехэтажному зданию, находящемуся в конце аллеи. Нас высадили из машины и велели построиться у входа в здание. На встречу с нами из здания вышел невысокого роста, полноватый офицер в полицейской форме в чине полковника и, подойдя к нам, выступил с пламенной речью: