Антуан вспомнил, что два или три раза видел вторую жену г-на де Поканси; он поклонился в знак согласия.

– Черт возьми! – продолжал маршал, ударяя кулаком по подушке, причем рука его далеко вдавливалась в перья, – если бы я был с нею здесь, я бы непременно подарил вам третьего братца!

Г-н де Берлестанж смерил маршала укоризненным взглядом. Его вытянутое желтое лицо никогда не смеялось, оранжевые морщины бороздили шафранную наружность. Большой парик с локонами ниспадал ему на узкие плечи. Зеленоватый камзол подчеркивал худобу тела.

– Э, Берлестанж, об этом разговоре, по крайней мере, ты не будешь доносить жене, что входит в твои обязанности? К тому же, в замке нет женщин, и той, о которой я говорю, здесь нет, так как я узнал, сударь, – прибавил он, обращаясь к Антуану, – из письма, которое вы послали моей сестре, каким образом Курландон отсюда убежала.

Антуан воспользовался случаем справиться о барышне де Маниссар. Он сделал это, краснея. В течение многих лет он продолжал писать ей, не получая никакого ответа. Тем не менее, он не переставал думать о ней с нежностью и с некоторой укоризной. Часто по вечерам, в своей одинокой комнате, он жалел о соседстве барышни де Маниссар, полоске света и звуке блох под ногтем, заменяемом иногда для него треском особенно какой-нибудь старой мебели. В начале своего пребывания в Аспревале он особенно чувствовал себя уединенным и печальным. Тогда, засыпая, он клал себе руку под щеку, чтобы вспомнить другую опору, более нежную и мягкую. Потом все это прекратилось. Прекрасный бюст г-жи Даланзьер заменил для Антуана воспоминание о теплой и далекой теперь груди барышни де Маниссар.

– Сестра все та же, – ответил маршал. – Все так же возится с картами, глобусами и травами. Ведь это она доставила маршальше г-на де Берлестанжа для ее сына, когда ему минуло семь лет; он превосходно воспитал его, и я удивляюсь, почему он не последовал за своим учеником на суда, где тот теперь служит. Так нет! Г-н де Берлестанж предпочел увязаться за мною. Он предпочел Марса Нептуну! Это мой Аргус.

Берлестанж изобразил улыбку, от которой переместились его морщины.

– Однако я очень боюсь, Берлестанж, – снова начал маршал, – что ваш слух будет оскорблен, когда г-н де Поканси будет здесь. Анаксидомен – человек веселый, и если мы примемся, как бывает при встрече старых друзей, вспоминать нашу молодость, то держитесь! Но вы не будете и слушать, у вас сильно разыгрался аппетит, и я советую вам заняться его удовлетворением раньше, чем мы вступим в бой. А вам, сударь, не угодно ли будет доложить вашему батюшке о нашем приезде. Я горю нетерпением обнять его.

Антуан нашел своего отца в кровати. Ночная рубашка в цветочках была расстегнута на похудевшей шее. У изголовья горела восковая свеча. Шелковый халат висел на спинке кресла. Без парика у прекрасного Анаксидомена череп был голый и блестящий. Одеяло было покрыто связками пожелтевших писем. Старая перчатка корежилась, как плоская рука без костей. Некогда она, без сомнения, обтягивала чью-нибудь очаровательную надушенную ручку. Разрисованный веер полуоткрывал свое сломанное крыло. От этих старых вещей исходил печальный, нежный запах. Когда входил Антуан, г-н де Поканси пытался удержать веер, который скользнул на пол. От движения старика из рукава выставилась тощая рука. И Антуан с грустью смотрел на эту постаревшую кожу, на лысый череп и эти любовные безделушки, разбросанные вокруг всего, что осталось у г-на де Поканси от прекрасного Анаксидомена.

Антуан сел у кровати. По мере того, как он говорил, г-н де Поканси выказывал все большее волнение. Он повторял вполголоса: