– Лакшери кар, лесс прайс, онли фоти долларс ту манхэттэн, фифти ту бруклин, – полушепотом, рязанским речитативом, хрипел Володя намертво заученный текст. Полушепотом, потому что могли побить таксисты из желтых кэбов.

Ушлый Вова демпинговал и вообще не имел никакого права тут находиться. Пронырливому русскому, все же, удалось взять белый Кадиллак в аренду и между официальными сменами в кар-сервисе, он успевал еще подшакаливать в Ла-Гвардии.

«Ебаный свет, думал Игнатенок, ну где нахуй эта ваша американская мечта. Жру чуть ли не с помойки, пиво ворую в супермаркете, сплю на продавленном гарбиджном диване, денег на проституток нет. Хватает только на двадцатидолларовый минет от беззубых черных наркоманок в подворотнях Брайтона. Эх, бля, только фарт, лаки кейс, счастливый случай может вырвать меня из этого порочного круга нищебродства. А ведь весной уже тридцатник», вспомнил Вова и направился искать свой шанс ближе к выходу аэровокзала.

***

Они и столкнулись прямо под светящейся табличкой «EXIT» – красивая статная блондинка в соболиной шубе и дерганный небритый русский нелегал со смутным криминальным прошлым.

– Лакшери кар, лесс прайс, онли фоти долларс ту манхэттэн, фифти ту бруклин, – монотонно долдонил свою молитву Вова.

– Русский, что, ли? – спросила женщина, лучезарно осветив Игнатёнка улыбкой.

– Угу, русский. Недорого довезу. Дешевле, чем такси. Тебе куда? – затравленно пробасил бомбила.

– Да, погоди ты. Откуда сам?

– Из Питера…

– Да ты что! И я из Питера! Где жил?!

– На Стремянной. А чо?

– Бля, а я на Рубинштейна! Соседи ведь! Тебя как звать?

– Володя…

– Меня Наташа. Ну что, Володя, лесс прайс, так лесс прайс. Где там твой лакшери кар? Поехали. Мне в Хилтон.

– Поехали. Это, как его… сорок… то есть, пятьдесят баксов…

– Погнали, земляк. Заметано. Не бзди, расплачусь!

***

Уже через десять минут, в теплом кожаном чреве белоснежного «Кадиллака» Наташа прыгала от счастья, задора, радости, нахлынувшей на нее теплой волны сладостной ностальгии, которая исходила от этого чудаковатого, по родному угрюмого русского извозчика, в нелепой, но такой знакомой ей одежде.

– А помнишь, какую окрошку готовили в кафешке на Ломоносова? – лучилась от счастья девушка.

– На Энгельса лучше делали, – оттаивал душой Вова.

– А хинкали… Хинкали на Гороховой, помнишь, грузины лепили? Блиииин, какие там были хинкали!!! – визжала Фролова.

Экскурс в прошлое, продолжавшийся добрые полчаса, взбудоражил попутчиков до невозможности. Наташа была на грани душевного оргазма. И хитрый Володя этим умело пользовался.

– Может, это… ко мне поедем? Посидим, повспоминаем прошлое, Ленинград, выпьем там… закусим. Я в Бруклине живу, в Боро-Парке.

– Хрен знает. А, впрочем, поехали, Володь. Нечего мне в этой сраной гостинице делать.

Йес!, – торжествующе воскликнул про себя Игнатенок, а вслух деловито произнес:

– Надо на Брайтон заехать, – затариться. – Только у меня пока с деньгами не очень.

– Я угощаю, Володь. Сегодня такой заебательский день. Гони в свой Борный парк.

В «International Food» на Брайтоне купили три пакета неимоверно вкусной и не менее вредной русской еды. В отдельном пакете позвякивали бутылки.

Подкатили к дому. Убогая кирпичная пятиэтажка была густо опоясана нехитрыми узорами ржавых противопожарных лестниц. Таких в старом Бруклине – тьма.

Узкие марши подъезда. Прогорклый запах пережаренного лука. Девушка созерцала пространство с нездоровым блеском в глазах. Так же пахло в их родной коммуналке.

Лишь бы успеть до конца рабочего дня, пока эти дурачки с работы не вернулись, судорожно подгонял мысли и шаг возбудившийся духовно и физически Игнатенок. Лишь бы успеть.