Такое восприятие Бога – как ограничивающего, авторитарного, карающего начала – было первым шагом на пути бунта и последующего падения Люцифера. Именно перевернув в своем сознании фигуру Бога и наделив ее чертами узурпатора, Люцифер созрел для того, чтобы начать свой бунт. Такое же отношение к Богу лежит в основе змеиных речей и самого желания змия транслировать это отношение людям. В этом смысле его отождествление с Сатаной в христианстве не случайно29. Люцифер, объявляя Бога узурпатором, которого надо свергнуть с его узурпаторского трона и установить царство свободы, хтонически30 сближается с фигурой Прометея, бунтующего против Зевса… Люциферианский бунт ассоциируется с прометеевским бунтом, но не за счет того, что Люцифер становится бескорыстным борцом, а за счет того, что Бог мыслится узурпатором по типу Зевса, который просто не хочет, чтобы людям было хорошо. Соответственно, бунтарь автоматически становится героем, просто потому, что Бог, против которого он бунтует, зол и деспотичен. Бог начинает восприниматься через призму проекции на Него злого начала. И весь парадокс и в то же время драматизм происходящего заключается в том, что эта призма, независимо от воли проецирующего, сама начинает создавать злое начало в его душе. Люцифер стал дьяволом именно из-за того, что он позволил своему сознанию создать такую демоническую проекцию,31 положившую начало первичному злу, которое затем метафизически перешло к Адаму и Еве от ранее, до них, падших слоев реальности, символизируемых в Библии змеем. Этот изначальный бунт родился из гордыни. А гордыня и является по своей сути восприятием воли Божией как деспотичной и узурпаторской.

Таким образом, первородный грех в своей глубинной сущности есть отпадение от воли Божьей, отделение себя от Бога, а уже вслед за этим – отделение себя от всех живых существ. Посмотрите на любое зло – оно всегда имеет одну и ту же формулу: я и мое благополучие находятся в абсолютной противоположности по отношению к благополучию другого, или других живых существ. Это – квинтэссенция зла.

У разбойника душа смутилася,

Возмутилася ужасом и трепетом.

Творил и он – земной поклон,

Земной поклон перед господом:

«Был я, господи, великим грешником,

Примешь ли ты мое покаяние!»

Сказание о разбойнике В. Брюсов

А.И: Если посмотреть на ситуацию под таким углом, то можно понять, каким образом христианство вырастает из иудаизма, а именно – из мифа о первородном грехе. В ответе Адама и Евы Богу звучит сожаление. Да! – но не раскаяние. Плод древа жизни, который мог бы исправить ситуацию, – это был именно плод раскаяния и покаяния. И через них стало бы возможным возвращение в лоно Божьей воли, исцеление от перевертыша грехопадения. В свете сказанного становится понятным многое: и утверждение о том, что, «Христос пришел искупить грех Адамов»32, и то, почему православие – это прежде всего религия покаяния, и то, каким образом она выросла из ветхозаветных представлений.

В: Для того и нужен был грех – чтобы прийти к идее покаяния?

А.И: Для того, чтобы произошло покаяние, грех, конечно, нужен, но для того, чтобы была чистота, совершенно необязательно предварительно пачкаться. Все, кто на эту тему размышляют, отмечают: конечно, возможность духовного взросления Адама и Евы без этого надлома в мире должна была иметься. Она не могла в нем не существовать, потому что если бы грех был именно нужен, это означало бы, что у Адама и Евы не было выбора (они сделали единственное, что только могли сделать), в этом случае с них снимается всякая ответственность. В такой ситуации нет свободы воли. Ведь свобода воли существует только тогда, когда есть вероятность альтернативного развития ситуации. Без вероятности альтернативного развития ситуации свобода превращается в фикцию. А раз так, следовательно, в рамках пространства мифа существовал альтернативный вариант развития человечества.