Там меня уже ждали Костян с Ванькой. Они сидели на старом покрывале под тусклой лампой, прислонившись к кирпичной стене, и смотрели в одну точку абсолютно туманным взглядом. В руке у старшего был смятый пакет, грязный и выцветший.

– С возвращением, – просипел Костян, даже не повернув голову в мою сторону.

– Мне осталось? – я спросил, держась за больной бок.

Он помотал своей белобрысой головой из стороны в сторону, ни о чём меня не спросив, но всё равно протянул мне пакет со слипшимися краями. Я взял его, стараясь аккуратно открыть, и сделал несколько неглубоких вдохов.

– И правда, ничего, – ответил я и швырнул пакет на землю.

Я завалился рядом с ними, случайно задев рёбра, и, застонав, облокотился на ту же стену, медленно сползая на покрывало.

– Где еда? – спросил я, щурясь.

– Там, – махнул рукой Костян на какие-то остатки куриных костей на одноразовой тарелке, частично присыпанных песком и на несколько кусков зачерствевшего хлеба. Я хмыкнул, взяв сухарь из пакета и запихал его в рот, надеясь не сломать о него зубы. Костян, наконец, посмотрел на меня и спросил:

– А где деньги?

– Завтра будут.

Он бегло осмотрел моё разбитое лицо и больше не стал ничего спрашивать. Я выругался про себя. Таких поганых дней уже давно не было, около месяца точно. Обычно я спокойно возвращался вечером, спокойно ел, если было что, и спокойно ложился спать. А теперь ни поесть, ни поспать. У меня от пульсирующей боли, казалось, мутнело в глазах, а Костян даже клея мне не оставил, чёрт!

– О, Вискас! – пропищал Ванька, когда зашуршала плёнка, и в конуру заполз кто-то ещё.

Вискасом он последние несколько дней стал называть Катьку, которая поселилась здесь всего через пару месяцев после нас. Однажды летним вечером Костян подобрал её в метро, и с тех пор она периодически приходила в конуру на ночь. Ей скоро должно было исполниться пятнадцать, хотя она выглядела немного старше. Наверное, такая внешняя прибавка к возрасту – результат того, что она уже знала, как правильно собой распоряжаться, чтобы заработать на «жизнь». Чаще всего Катька возвращалась в хорошем настроении, но, видимо, тем вечером и у неё дела шли не очень: она едва подошла к нам на дрожащих ногах, прижимая полной шрамов рукой распухший фиолетовый нос.

– Что с тобой? – поинтересовался я из вежливости. Ведь если ей тоже сегодня перепало, значит, мы могли бы друг друга пожалеть или утешить каким-нибудь образом.

– Клиент всегда прав, – прогнусавила она с попыткой улыбнуться.

Её обычно большие серые глаза превратились в щёлки, обрамлённые тёмно-лиловыми пятнами; скулы, и так выделявшиеся на бледновато-розовом лице, торчали ещё сильнее. А недлинные тёмные волосы, казалось, слиплись от засохшей на них крови. И, судя по всему, ей досталось гораздо больше, чем мне. Я подозвал её, и она послушно уселась рядом со мной. Она слегка приобняла меня, поглаживая по рёбрам.

– Тебе ведь тоже сегодня не повезло, да? – тихо спросила Катька, рассматривая моё лицо и ощупывая грудную клетку.

– Не так, как тебе.

Я отвёл её хрупкую руку от своего лица и крепко сжал холодные пальцы в своей руке.

– Это хорошо, – просто ответила Катька.

На какой-то миг мне захотелось прильнуть к ней плотнее, словно она могла избавить меня от любой боли, но она мигом пресекла все мои попытки фразой:

– Ванька ещё не спит.

Я отлип от неё и снова прислонился к стенке, но руку её отпускать не стал. Она, кажется, не возражала против этого, и я был рад. Всё же это лучше, чем ничего. А Ванька смотрел на нас и хмурился. Может, дулся, шут его знает. Он пытался немного расшевелить Костяна, но тот, кажется, полностью принадлежал своему миру, не существующему для остальных.