Как парус на маяк, легко и просто,
Я двинулся к надменно ждущей Вам.
И в сумерках, в объятьях толчеи,
Меж глыб автомобильного тороса,
Я понял вдруг, что мы обречены,
Что жизнь не знает знака переноса
Как спаса от сумы и от тюрьмы.
«Ты помнишь ли, Анна, те встречи на Чистых прудах?…»
Ты помнишь ли, Анна, те встречи на Чистых прудах?
Безумства и радость в тех юных далеких годах.
Из горлышка пили порой на бульваре «Агдам»,
И думать не думали ехать тогда в Амстердам.
Отнюдь не голландского глаженья утром лицо,
Трещит голова, будто в ней «Нибелунга кольцо»
И думать не думали, может – гадали, скажи,
Куда заведет нас дорога с названием жизнь.
«За горы нас носило, за моря…»
За горы нас носило, за моря,
В пустыни и заоблачные дали,
Мы крепкие настойки декабря
Глинтвейном в наши души заливали.
За то, что я живой, прости меня,
Не следует считать меня умершим.
В борьбе за каждый малый проблеск дня
Мы жизнь ещё немножечко удержим.
Сквозь мелкие прорехи бытия
Смерть выглядит одной из привилегий.
Доверчиво проста судьба моя:
От альфы через дельту до омеги.
«В картинной галерее, что в Лаврушинском…»
В картинной галерее, что в Лаврушинском,
Писательского дома под стеной,
Встречают нас с досадным равнодушием
И Репин, и Поленов, и Крамской.
Но Врубеля полотна величавые —
И Демон, и сиреневый развал —
Хранят в своих мазках печать отчаянья,
Поддался наважденью – и пропал.
«Само собой не перемелется…»
Само собой не перемелется,
Что рождено помимо нас.
Путем-дорогой поле стелется,
Однако тьма, хоть вырви глаз.
И, продвигаясь в жизни ощупью
Вослед рецепторам души,
Я размышляю: а не проще ли
Не размышлять, а просто жить?
«Не клевещи, злодей отъявленный…»
Не клевещи, злодей отъявленный,
Что мы без радости живем.
Цветет черемуха и яблоня,
И светит солнце за окном.
И нам природою объявлено,
Что скоро сможем перед сном
Услышать соловья Алябьева,
Не на ютубе, а живьем.
«Тебя отрадно встретить снова…»
Тебя отрадно встретить снова,
Я друга сразу узнаю.
Ты будешь мучеником слова,
Я душу чувствую твою.
А на меня надейся смело,
Не сомневаюсь – разглядел.
Я буду мучеником дела,
И мы свершим немало дел.
Но если рассуждать речисто,
Нас ждет такой апофеоз.
Мы будем оба люди свиста,
И нас чуть что – так на мороз.
«О, книг божественных страницы – лепестки…»
О, книг божественных страницы – лепестки,
О, чудо-песнь: Россия, Лета, Лорелея.
Вы полюбились мне, рассудку вопреки,
И я об этом никогда не пожалею.
Ну а все люди по природе – что жуки,
И каждый мнит себя потомком скарабея,
С кем стать товарищем, кого принять в штыки,
Нужна решимость разобраться, не робея.
И пусть не умники кругом, не дураки,
Не пышут злобой, не разносчики елея.
Жизнь проживать свою – совсем не пустяки.
То жаром вспыхивая, то огарком тлея.
«Что костры инквизиции мерзкие…»
Что костры инквизиции мерзкие?
Что костёр девы Жанны Д'Арк?
Взвились ярче костры пионерские,
Красно-пламенный детства угар.
Помню, раз в одно утро туманное
Речь несвязную молвила ты,
Что мы просто смешные и пьяные,
Запоздавшие в осень цветы.
«Фиоритуры – это лесть…»
Фиоритуры – это лесть,
Вокала трепетного перлы.
Из глуби вдоха к высям лезть,
До муки слез щекочет нервы.
Семь раз отмерь и трижды взвесь,
Еще не факт, что будешь первым.
Зато невежество и спесь
С тобою встретятся, наверно.
Какое счастье, что мы здесь,
Светлы душой и не манерны.
Живем и радуемся днесь,
И все уйдем закономерно.
«Мой вымышленный друг совсем не рад…»
Мой вымышленный друг совсем не рад
Сознанию, что он живет как раб.
Свобода, по-французски liberte,
Наверное, засветит нашим детям,
Как в наши дни ворвалось фуэте,
Рожденное еще когда Чекетти.
А нам по жизни некогда весна
Обманным эликсиром послужила,