– Ты не пробовал поступить куда-нибудь? – спросил я.

– Поступил в прошлом году на юридический. Ушел.

Я ошарашено взглянул на него. Мутч понял мой безмолвный вопрос и отмахнулся: мол, не мое это.

– А что потом?

– А если б не ушел, могло быть что-то? – он ухмыльнулся.

Общественное мнение – бросил учебу, значит, дурак. Как я учусь – все равно, что не учусь. Для корки и галочки.

– Ты колешься? – невыносимо об этом молчать после Сенькиных догадок.

– Нет, завязал.

Какой же я слепой баран! Или так поглощен собой, что мне до других дела нет…

Когда он докурил, мы зашли в квартиру.

– Зачем ты уехал из Питера? – поинтересовался Мутч. – Там гораздо больше возможностей. Тем более, ты музыкант.

Я усмехнулся. Музыкант! Там своих хватает. На каждом углу по музыканту.

Не знаю, как получилось, что я рассказал ему все об Иоланте и моей дурацкой любви. Мутч слушал внимательно, затем спросил:

– Какая она?

Не знаю, как выразить все, что помню о ней, в паре предложений. Необыкновенная. Одинокая фея.

– Как я понял, – заключил Мутч, – она надеялась на твою дружбу, а ты ее подвел?

– Я влюбился и все испортил. Не мог больше оставаться в этом городе, рядом с ней.

Мутч хмыкнул.

– Не слишком ли опрометчиво? Ладно, там, деревня или глухая провинция, но Питер!

В том-то и дело – слишком он яркий и колоритный, слишком многое в нем связано с Иолантой.

– Не очень понимаю, что ты конкретно испортил. Самое адекватное – расстаться, если любовь односторонняя. Ни тебе жизни не будет, ни ей. Знаю девчонок, которые с отвергнутыми ими ребятами спокойно общаются, пиво пьют и на концерты ходят, но не ведаю, каково этим парням.

– Да хреново! – рассудил я.

Хорошо, когда есть друзья! Мутч умел слушать. Мне же хотелось говорить о ней. Постоянно – все, что знаю и помню…

11 февр., пон.

В окно заглядывает рассвет. Мутч, естественно, спит. Я тихо иду на кухню и ставлю чайник. Как-то спросил Лану, что она делает, если по ночам не спится. Она ответила, пьет чай и пишет стихи. Ее стихи прекрасны, сравнения точны, а образы бездонны. Мне никогда не написать таких. Наверное, потому, что я не был настолько один. Неужели талант отнимает другие радости жизни? Она всегда знала, что одна, я же сталкивался с одиночеством время от времени.

Она снилась мне сегодня. Чудесный сон, и в то же время выбивающий из колеи, как обычно. Она – в длинном светлом платье, с венком ромашек на голове, босиком – шла по Невскому. Такая светлая в черно-серой толпе, будто лесная фея на асфальтовой равнине. Ветер трепал густые локоны и с каждым ее шагом Невский порастал ярко-зеленой травой. Она будто расстилала за собою покрывало. Толпа вдруг исчезла, остались только она и лужайка, залитая солнцем. Тогда я и проснулся.

Посидев еще немного на кухне, я тихонько взял в комнате шмотки, чтобы не будить Мутча, оделся и вышел из дома. Странно и занятно идти по городу в семь утра. Мороз в воздухе стеклом – ни ветерка. До занятий еще полтора часа. Можно дойти до универа пешком.

Я так жду весну! Ее запах настойчиво пробивается сквозь остекленевший воздух. Данчер сто лет назад написал песню на английском «It’s Spring Again – I’m Young Again». Мы валялись со смеху, когда он ее пел под гитару. Вот и я по старой привычке связываю весну с переменами.

12 февр., вторн.

Вечером к нам зашла Линда. Принесла торт – лечить меня от хандры. Она, как всегда, жизнерадостна, что не очень вяжется с ее готическим имиджем. Мы слушали «Сплиновский» «Гранатовый альбом», вливая в себя чай.

– Дрон, от этого нытья тебе лучше не станет.

– Кума, не навязывай мне свои загробные серенады.

Мутча веселил наш разговор. Линда все-таки обалденная девчонка, хотя мы очень разные. Если бы меня спросили, с кем мне было тяжелее всего расстаться, когда я уезжал в Питер, я бы ответил: с Лин и с Данчером.