Астахов явился с получасовым опозданием. Мы горячо его поприветствовали, хотя Дэн и поворчал. Сеня на это благополучно плюнул, продолжая улыбаться в сорок зубов.

Расстановка сил теперь такая: Данчер играет на басу и поет, Дэн ритмачит, я солирую, Сеня барабанит. Ударником Астахов оказался классным, и признаюсь, меня это удивило. «Скрипач на крыше» что-то довел до конца!

7 февр., четв.

Не могу поверить, что скоро в универ! Арсений, оказывается, учится на моем факультете, на два года младше. Хорошо, хоть одно знакомое конопатое лицо. Мне кажется, мы подружимся. Меня так доконало одиночество, что я готов подружиться с кем угодно. С Мутчем не получается – он слишком замкнутый.

После репетиции пригласил Сеню в гости – показать, как живет продвинутая молодежь. Сеня в восторге: «Вау, да тут самое место для панка! Обалдеть!» Я ржал, как ретивый конь. По его мнению, здесь хорошая атмосфера, есть в этом убожестве романтическое дыхание. Ну и фантазер! Конечно, стало лучше, после того, как я окна покрасил и потолок побелил, но не настолько. Надо еще плакатов купить и стены завесить.

Мы сидели на кухне, слушая Цоя. Сеня рассказывал какие-то факты из полной приключений жизни, о том, как играл в готической банде на скрипке, потом ему это надоело, и он переключился на ударные.

– Вот, была у меня мечта – книгу написать. Начал, идей полно, а потом… меня отпустило. Решил с этими чудиками играть, но скрипка – штука немодная, сам понимаешь. Вот и пересел за барабанчики. Мне понравилось!

Скрипка – немодная?! Во, отмочил! Я включил ему Tristania, чтоб он понял свою ошибку.

– Чувак, это отпад! Я прям чувствую! Но не после Цоя.

Дельное замечание. Последовательность блюд действительно важна.

– А ты как? К чему стремишься?

Я задумался, как Митрофанушка из «Недоросля», над простой задачкой. Не знаю. Во мне нет и четверти Сенькиной восторженности. Пишу песни, которые самому не нравятся, есть стихи и даже пара задрипанных рассказов, которые показывал только Мутчу и Лин.

– Да так, – наконец ответил я, потому что надо было что-то ответить.

– А все-таки? – Астахов выжидающе посмотрел на меня.

Я принес толстую тетрадь со стихами и прозой. Арсений взял ее и обещал на досуге ознакомиться.

Часов в шесть явился Мутч. Сеня внимательно изучал его все время, что он просидел с нами.

– Дроныч, а он не наркоша? – спросил он шепотом, когда Мутч ушел с кухни.

Никогда об этом не думал. А вдруг? Что тогда?

10 февр., воскр.

Когда я возвращался домой с репетиции, увидел Мутча на лестничной площадке. Он курил, закрыв глаза. Я пристроился рядом и стал разглядывать кольца дыма.

– Ты осуждаешь меня? – спросил он вдруг.

– За что? – не понял я.

– Да за все. Живу у тебя так долго, не объясняя причин, не говорю с тобой, когда хочешь общаться.

– Кто мне давал право кого-то осуждать?

– Прав никто и не дает, их сами берут.

Я ждал, пока он вновь заговорит, боясь спугнуть внезапную разговорчивость. Мутч глубоко вздохнул.

– Ты тоже был один, да? – продолжил он, наконец.

Я пожал плечами и промекал что-то невразумительное, мол, каждый через это проходит.

– Кто проходит и мимо, а кому с этим жить. Я устал…

Я вспомнил, как вернулся из Питера в конце августа. Дождило вовсю, на сердце такая тоска, что думал – не справлюсь никогда. Поезд привез меня в родной город, но я не был рад. В сентябре институт. Новый. Я опять один, но забыл об этом из-за кучи пересдач, недосдач и прочих хлопот с переводом. Потом с квартирой. Даже когда вернулся в группу, к якобы друзьям. Чувствовал кожей, что никакие они мне больше не друзья – в лучшем случае знакомые в старом новом городе. Родителям я никогда не был нужен.