– Мы не одиноки. Мы – вместе.

– Все же эти самолеты действуют на нервы, – сказала женщина. – Мы против них – ничто.

– И тем не менее мы умеем их бить.

– Слушай, я хоть и призналась тебе в своих грустных мыслях, но не думай, что мне не хватает решимости. Никуда моя решимость не делась.

– Грустные мысли рассеются, как только солнце взойдет. Они же все равно что туман.

– Ясное дело, – сказала женщина. – Ладно, пусть будет по-твоему. Может, все дело в том, что я вспомнила про Валенсию и наболтала всяких глупостей. И еще в том неудачнике, который потащился считать своих лошадей. Я сильно растравила его своими разговорами. Убить его – да. Проклясть – да. Но ранить его душу негоже.

– Как случилось, что ты с ним?

– А как люди сходятся? В первые дни движения и перед тем он был о-го-го. Серьезный человек. А теперь ему конец. Вынули затычку из бурдюка – и все вино вытекло.

– Не нравится он мне.

– Ты ему тоже, и не без причины. Прошлой ночью я спала с ним. – Она улыбнулась и покачала головой. – Vamos a ver[21]. Я ему сказала: «Пабло, почему ты не убил иностранца?» А он мне: «Он хороший парень, Пилар. Хороший парень». Я ему: «Но ты понимаешь, что теперь тут командую я?» – «Да, Пилар. Да», – отвечает. А потом, позже, я услышала, что он не спит и плачет. Безобразно так взрыдывает, как обычно плачут мужчины – будто внутри у них какой-то зверь сидит и бередит их. Я его обняла, прижала к себе и спрашиваю: «Что с тобой, Пабло?», а он отвечает: «Ничего, Пилар. Ничего». – «Да нет же, что-то с тобой происходит». – «Люди, – говорит. – То, как они меня бросили. Gente[22]». – «Но они же со мной, а я – твоя жена». – «Пилар, – говорит, – помнишь поезд? – И добавляет: – Да поможет тебе Бог, Пилар». – «Ты что это Бога вспомнил? – говорю. – К чему такие разговоры?» А он: «Да. Бог и Пресвятая Дева. Да помогут они тебе». – «Qué va, – говорю. – Бог и Пресвятая Дева! Да разве пристало тебе так говорить?» А он: «Я боюсь умереть, Пилар. Tengo miedo de morir. Понимаешь ты это?» – «Тогда вылезай из постели, – говорю. – Тесно нам в одной постели – тебе, мне и твоему страху». Ему стало стыдно, он замолчал, и я заснула, но он уже – развалина, ты уж поверь мне, друг.

Роберт Джордан промолчал.

– Всю жизнь на меня время от времени находят печальные мысли, – сказала женщина. – Но это совсем другая печаль, не такая, как у Пабло. Она не подрывает моей решимости.

– В этом я не сомневаюсь.

– Это как определенные дни у женщин, – сказала она. – Может, это вообще ничего не значит. – Она помолчала и продолжила: – Я связываю с Республикой большие надежды. Я в нее твердо верю, а верить я умею. Истово, как люди набожные – в чудеса.

– Не сомневаюсь, что так и есть.

– А ты так же веришь?

– В Республику?

– Да.

– Да, верю, – ответил он, надеясь, что это правда.

– Я очень рада, – сказала женщина. – И ты ничего не боишься?

– Во всяком случае, не смерти, – ответил он, и это была правда.

– А чего-нибудь другого боишься?

– Только не исполнить свой долг как подобает.

– А в плен попасть не боишься, как другие?

– Нет, – ответил он искренне. – Если этого бояться, страх будет так держать за горло, что станешь бесполезным.

– Ты очень холодный парень.

– Нет, – сказал он. – Не думаю.

– Да. Ум у тебя очень холодный.

– Это потому, что он полностью поглощен работой.

– А того, что доставляет удовольствие в жизни, ты не любишь?

– Люблю. Очень люблю. Только если оно не мешает работе.

– Знаю, что ты выпить любишь. Я это видела.

– Да. Очень люблю. Но только если это не мешает работе.

– А женщин?

– Их я тоже очень люблю, но они для меня – не главное.