«Антикатолические сочинения киевских греков… указывают на достаточно жесткую и ограниченную в своем интеллектуальном кругозоре позицию, скорее напоминающую аскетическое направление. Сопоставление антикатолических трактатов русских клириков греческого происхождения… с аналогичной продукцией, появлявшейся в то же время в Константинополе и служившей источником для этих трактатов, указывает на больший ригоризм, снижение значимости богословской и канонической проблематики… и превалирование обрядовой и бытовой регламентации»12. В этих условиях, разумеется, не могло идти и речи о полноценном культурном обмене с окружающим миром.

В условиях языковой и культурной изоляции Руси аскетическая миссия имела последствия, далеко выходящие за чисто церковные рамки: она сформировала один из доминирующих типов русского национального характера и самосознания, который наложил колоссальный отпечаток на весь ход российской истории.

«Поскольку основной задачей ставилось сохранение православия как высшей ценности, то вся сфера бытового и культурного поведения человека подчинялась основанному на традиции жесткому канону, всякое нарушение которого трактовалось как угроза существования православного государства»13.

Назовем этот тип ортодоксальной личностью. Для нее характерна ярко выраженная религиозность, вера в авторитет, следование заранее установленным жестким догматам, абсолютная уверенность в собственной правоте, нетерпимость к иной точке зрения, черно-белая картина мира, постоянная ненависть к заранее установленному и неизменному «образу врага» и другие установки, сопутствующие всему этому.

При рождении Московского царства этот тип получил дополнительные импульсы для своего развития и укрепления под влиянием двух исторических «падений» Константинополя в 1453 году татаро-монгольского «ига» в 1480. Первое из них, по мнению В. О. Ключевского, повлекло за собой «религиозный переворот»: «Сметливый ум русского книжника нашел внутреннюю связь между этими событиями: значит, в Византии пало истинное благочестие, а Русь засияла им паче Солнца во всей поднебесной, и ей суждено стать вселенской преемницей Византии. Оставшись без учителя, русский книжник сам почувствовал себя в роли учителя, самодовольно осмотрелся кругом, и мир преобразился в его глазах: все ему представилось теперь не так, как представлялось прежде. Русская земля… явилась последним и единственным в мире убежищем правой веры и истинного просвещения; Москва, до которой не дошел ни один апостол, как-то оказалась третьим Римом, московский царь остался единственный христианским царем во всей Вселенной, а сам он, этот московский книжник, еще недавний „новоук“ благочестия, вдруг очутился единственным блюстителем и истолкователем истинного христианства, весь же остальной мир погрузился в непроницаемый мрак неверия и суемудрия»14.

Таким образом, ортодоксальная личность, доминирующая, конечно же, не только в книжной и церковной, но и других социальных слоях московского социума, получила дополнительное подкрепление уверенности в своей абсолютной правоте и надежности своего пребывания в лоне божественной истины. В словах «самодовольно осмотрелся кругом» Ключевский очень точно фиксирует комплекс мессианского превосходства, доминирующий в политическом самосознании Московии и передавшийся по наследству следующим поколениям.

Подобное самосознание основано на чувстве обладания единственно истинной правдой, которую не понимают окружающие нас народы. Слово «правда» отражает это мессианское превосходство лучше, чем истина. Отличие между ними фиксирует известная поговорка: истина одна, а правда у каждого своя. В правде, в отличие от истины, присутствует оттенок значения, передающий уверенность в собственной правоте; с ним связана и определенная агрессия, с которой отстаивается эта правота.