Вместо рецепции римского права на Руси, повторимся, происходила рецепция византийской ортодоксии монгольского деспотизма. В результате право в российском социуме не смогло сформироваться как самостоятельная система, независимая от верховной власти, а до сих пор остается всего лишь одним из инструментов управления в руках этой власти.

Рецепция римского права произошла в России только в 19 веке и была чисто академической, она так и не успела затронуть широкие слои не только общества, но даже его интеллектуальную элиту, а муниципальная революция не произошла и по сей день.

Тот барьер, которым отгородила Русь от Европы языковая изоляция, оказался не единственным и даже не самым главным. В конце концов, такие барьеры преодолеваются с помощью переводческой деятельности, которая в Средневековье процветала как на Востоке, так и на Западе. Но только не на Руси, где почти монопольный контроль над культурой и культурными влияниями взяли в свои руки церковные ортодоксы.

Светское образование в Европе и Византии, конечно, играло подчиненную роль по отношению к духовному, но для становления Европейской цивилизации эта роль была колоссальной. Семь свободных искусств, преподававшихся в монастырских школах еще до появления университетов, проложили дорогу такой ранней форме средневековой рациональности как схоластика, которая, в свою очередь, немыслима без освоения наследия Аристотеля.

В Киевской Руси светское образование коснулось, по-видимому, только воспитания и досуга князей, которые иногда знали несколько языков, включая латынь и греческий. Одна из гипотез авторства одного из немногих памятников светской литературы этого периода – «Слова о полку Игореве» – заключается в том, что автором был сам князь Игорь. Даже если это не так, то, скорее всего, им был кто-то причастный к светскому образованию из самого близкого окружения князя. Но таких людей на Руси в то время были единицы.

Наличие «гуманистического» направления в культуре роднит Византию с Западом и, наоборот, противопоставляет ее средневековой Руси. Византийский гуманизм многими своими идеями и культурными смыслами перекликался с итальянским Возрождением. С другой стороны, в самой Византии его приверженцы, которых И. П. Медведев называет сообществом, «объединенным мечтой о свободнойи просвещенной человеческой личности», представляют собой такую группу средневековой интеллигенции, появление которой было совершенно немыслимо на Руси, где такому сообществу было просто неоткуда взяться, поскольку никакая даже элитарная группа здесь не имела шансов получить возможность хотя бы частичного освоения античного наследия9.

В качестве миссионеров после принятия христианства на Русь из Византии поехали представители не «гуманистического» направления византийской культуры, а совсем другого, которое Виктор Живов называет «аскетическим», противопоставляя его мировоззрению гуманистов10.

Именно эти церковные ортодоксы и ретрограды, отвергающие античную культуру как языческую, сыграли роль «культуртрегеров» для едва начавшей формироваться православной паствы на далеком заморском Севере.

«В миссию, как правило, отправлялись люди, для которых гуманистическая культура столицы не имела особой ценности, а распространение христианства среди варваров представлялось важнейшей задачей, что опять же скорее указывает на аскетическую традицию»11.

В результате этой миссии византийская культура была воспринята на Руси в усеченном виде: ее «отфильтровали» для северных неофитов фанатичные миссионеры. Они отсекли от этой культуры все светские античные элементы, которые эти фанатики проклинали как языческие, оставив только ортодоксально-православные. В отличие от византийских гуманистов, достаточно толерантно относившихся к западному христианству, аскетические фанатики люто его ненавидели. Поэтому еще одним важнейшим вкладом, который они привнесли в формирующийся православный этнос на Севере, явилось отторжение католицизма, которое впоследствии переросло в ненависть к Западу как таковому.