Таня тоже про это думала – ещё бы! Забудешь тут рык за спиной, уже не говоря про всё остальное, но стоящий за диваном человек… ну, в смысле тот, кто выглядел как человек, был настолько несчастен и измучен, что поневоле пришлось загнать воспоминания подальше, попинать мыслительный процесс и уточнить:

– А почему у вас обоняние не работает? Травма, аллергия, воспаление? Что было изначально?

Соколовский покосился на закатившего глаза Крамеша, а потом усмехнулся:

– Всё-таки настоящий врач – это диагноз! К счастью…

Михаил ожидал чего угодно, только не этого. Он-то был уверен, что его сейчас казнить будут, а получается, что… лечить?

– Что ты молчишь? – строго прищурился Соколовский, – Отвечай, пока она спрашивает!

– Это… я простудой болел… Мама уже родила младшего брата, а я уже пестуном был, ну… помогал ей. У нас же как? Пока совсем маленький, мама заботится, а когда пестун – сам заботишься.

Михаил не очень понимал, как объяснить, что тогда, в своём подростковом возрасте, он был уже предоставлен самому себе, и мать абсолютно не интересовало, болен он или здоров, главное, чтобы с малышом помогал.

Таня слово «пестун» знала. К счастью, о жизни медведей в дикой природе представление имела и невольно посмотрела на Бирюкова с сочувствием.

– Не лечили? – предположила она.

Тот мотнул головой, а потом заторопился с объяснениями:

– Она нормальная мать… ну, как медведица, конечно. У нас же с медвежатами-мальчиками не очень возятся. Так принято. Я сам должен был поправиться, но не очень получилось, а потом обоняние ухудшилось почти совсем. Я тогда уже из дома ушёл, как и положено. И решил, что… что раз я не могу жить как медведь, значит, буду жить как человек. У меня почти получалось! Только вот сегодня…

Он тяжело сглотнул, посмотрел на Соколовского и спросил:

– Тот… тот, кого я ранил, он как?

– Практически умер, – любезно просветил его Филипп. – Но вам обоим повезло… Ему – что он остался жив, и тебе с тем же. Если бы не это, я бы с тобой и разговаривать не стал бы!

Он хмуро пожал плечами, явно сожалея, что ему приходится всем этим заниматься:

– Неужели же ты не мог сообразить, что твоя природа никуда не делась? Что ты не можешь жить с кем-то, заводить семью по примеру людской? Да тут люди-то часто не в состоянии уживаться, а ты медведицу у себя в квартире поселил! Странно, что вы друг друга не сожрали!

– Я пытался сдерживаться. У меня почти получилось! – понуро отозвался Бирюков. – Хотя сейчас я понимаю, что ничего и не могло выйти – у меня никогда ничего не получалось.

– Так, я не собираюсь тратить своё время на выслушивание всего этого! Ты бы ещё страдал из-за того, что летать не умеешь! – Филипп совершенно не был склонен к излишним, на его взгляд, размазываниям эмоций по окружающей среде. – Ты поступаешь в ведение Татьяны, и я разрешаю ей производить любые эксперименты, какие она сочтёт нужными! Крамеш… пока ты не уехал – присутствуешь при любом контакте! Если что – не церемонишься!

– Понял! А… а когда нам надо будет уезжать?

– Крылану попрошу, – Соколовский усмехнулся такой заботе.

Бирюков растерянно покосился на Татьяну.

– Чего ты на неё уставился? – тут же взъелся на медведя Крамеш.

– Ээээ… и куда мне сейчас?

– Сначала переодеться, – мягко напомнила ему Татьяна. – Вы же с вещами приехали…

– А! Да! Точно! – он настолько уверился в том, что жизнь закончена, что возможность встречи с родными чемоданами его от души порадовала.

Татьяна тактично отвернулась, а Соколовский приказал:

– Крамеш, проводи.

– Эээ, а этих… гусей, или кто это у вас… там нет? – опасливо уточнил Михаил из-за дивана.