Дальнейшее напоминало непрекращающийся ночной кошмар – он всё никак не мог убежать от проклятых птиц, похожих на странных и здоровенных гусей, а они бесконечно ощипывали с него шерсть!

– Да отвяжитесь! Пошли – от меня – вон! Да не дерите шерсть! Кто-нибудь! Помогите! – рычал Михаил, стараясь оторваться от погони или хотя бы оторвать от себя этих созданий.

Он уже и счёт времени утратил, сознавал только, что шерсти на нём становится всё меньше и меньше, а щипки гусей – всё чувствительнее и чувствительнее.

К моменту, когда в стене справа открылась дверь и он рванул в этот новый проход, шерстяной покров у него оставался разве что на макушке между ушей, ну и на самих ушах…

Он даже не сразу сообразил, где оказался, понял только, что уже находится не в том сумрачном коридоре, а в комнате, ринулся к дивану и сделал попытку загородиться им от гусей, но они и не нападали, а довольно перегагакивались рядом.

То, что в комнате есть ещё кто-то кроме него, он тоже осознал не сразу, а только когда услышал чужие голоса.

– И куда мне его такого красивого девать? – произнёс явно кто-то знакомый…

Бирюкову пришлось напрячься, чтобы вспомнить, кто это:

– Это ж вы… Соколовский? – рыкнул он, сфокусировавшись на светловолосом мужчине, восседающем за столом.

– Это ж я, – согласился тот. – А вот вас прямо не узнать! И, позвольте уточнить, что это вы тут мне натворили?

Память о последних «натворённых» событиях догнала Бирюкова, как кирпич, прилетевший на макушку.

– Аррр… – простонал он, хватаясь за голову страшенными лапищами.

– Вы мне сотрудницу-то дальше не пугайте! – строго приказал Соколовский. – Она и так едва-едва жива после встречи с вами! А вот второй сотрудник… – он выразительно посмотрел на медвежьи когти, перепачканные выразительными бурым пятнами.

– Что? Что с ним? Он жив? – Бирюков с возрастающим ужасом осознавал, что натворил. – Я не хотел! Я клянусь, что не хотел! Он появился так неожиданно, я его просто оттолкнул с дороги!

– Он умирал. К счастью, Таня его спасла, – холодно ответил Филипп. – Так что вашей заслуги в том, что никто не погиб, нет ни малейшей. И вообще, да КАК ТЫ ПОСМЕЛ?

Он встал и неожиданно стремительно оказался около опешившего медведя.

– Как ты посмел нападать на моих сотрудников в моём доме? – Соколовский говорил негромко, пристально глядя на медведя.

Таня только сейчас поняла, в какой ярости он пребывает. Казалось, что от этой ярости заискрился белыми вспышками, зазвенел воздух.

Медведь прикрыл морду лапами и заскулил:

– Не надо! Я не хотел! Я не собирался! Я не справился с телом.

– Зачем ты вообще влез в эту шкуру, если не умеешь с ней обращаться?

– Я… должен был! Тут где-то прячется другой! Другой медведь, который приехал с моей женой. Она… – кивок головы в сторону опешившей Татьяны, – она их прятала – я учуял!

– Ты же не различаешь запахи!

– Не все, но… я точно уловил такой непривычный, лесной запах! – Бирюков понимал, что находится на тонкой-тонкой грани и вот-вот рухнет вниз, в полнейшую безнадёжность. – Поверьте мне! Я не вру! Я чуял!

– Филипп Иванович, я не понимаю… не было никакого другого медведя, – развела руками Таня.

– Я знаю, просто интересно, что он принял за «непривычный лесной запах»? – Соколовский отошёл обратно к столу и озадаченно пожал плечами.

– Ээээ… разве что… сбор Тявина? – предположила Таня. – Я как раз перед этим чай заваривала…

Михаил решился открыть глаза, потом узрел свою тушу, потом стеснительно присел за диван и преданно уставился оттуда на Соколовского.

– Таня, принесите, пожалуйста, сбор, – попросил Филипп.

Когда она вернулась с бумажным коричневым пакетом, у Бирюкова встали дыбом все его шерстины на макушке – именно этот запах он принял за признак присутствия другого медведя – нормального, лесного. Не никчёмного, не искалеченного отсутствием одного из самых важных медвежьих качеств, а правильного. Такого, к которому точно убежит его жена!