Но не забыл об этом Митька Лэпша. На лужку, за улицей, постоянно паслись милицейские кони. В один из дней подростки, возглавляемые Митькой Лэпшей, сняли у них путы; вооружившись камнями и палками, вскочили на коней и поскакали в Марьино. Вихрем пронеслись через всю деревню, повыбивали в окнах стёкла и исчезли. А вернувшись назад, снова спутали лошадей и разбежались по домам. На сей раз обошлось без жертв. Но на другой день представители Марьино обратились в милицию, заявив, что пьяные милиционеры, их лошади, сделали налёт на деревню и выбили все стёкла, пообещали обратиться в Москву, если милиция не накажет разбойников.

Опешившая милиция стала искать этих разбойников, их быстро вычислили. В детскую колонию никто не попал, но родителей оштрафовали и дело закрыли.

Упокоился ли на этом Митька Лэпша? Нет. По вечерам его дружки сбивались в ватагу и, таскаясь по ночам, по-прежнему делали всякие пакости. Знакомая моя, баба Любка называла их не иначе, как «дураё…» и добавляла «бы» (слово бытует только в Добруше). У неё с ними были свои счёты, однажды они её крепко напугали. Давно сломался её старый телевизор, и она, большая любительница сериалов, прихватив годовалого внука, которого подбросила её дочь, ходила смотреть их к свояченице, жившей от неё через две хаты. Её маленький внук тоже с интересом таращил глазки в телевизор и спокойно засыпал у бабушки на коленях. Однажды в полночь со спящим внуком на руках она вышла из калитки и во тьме увидела группу подростков, человек пятнадцать… Сердце её ёкнуло, ожидая недоброго, она плотней прижала к себе внука. Они о чём-то говорили, а потом замолчали, молча выстраиваясь в коре. Поравнявшись, окружили и дружно гаркнули: «Га!» От неожиданности метан, накопившийся у бабки от неудобного сидения и от бульбы с кислым молоком, которыми угощала её свояченица, вырвался наружу со взрывом, сильнее пятнадцати глоток. В ответ раздался новый взрыв хохота… Перепуганный ребёнок проснулся и заплакал… Баба Любка прошла сквозь строй ржавших юнцов и, выйдя из кольца, бросила вслед то неблагозвучное слово, о котором я упоминала раньше, прозвучавшее, может быть, даже впервые: «Дураё…, дитёнка перепугали!»

Целую ночь баба Любка пыталась успокоить внука, и только с восходом солнца он перестал плакать и уснул.

Творить пакости, получая удовольствие, стало смыслом молодой нелепой жизни Митьки Лэпши. К совершеннолетию он уже стал алкоголиком. Однажды, шатаясь, Митька шёл мне навстречу… Всякий раз, споткнувшись, он оглашал улицу сквернословием, и мне казалось, что оно разрывает всё биополе Земли, засоряя его злобой и смрадом. У ворот одной хаты лежала куча лозы, привезённая для плетения корзин. Хозяин ещё не успел перетаскать её во двор. Наткнувшись на кучу, пьяный Лэпша споткнулся, ухватился за ветки и оглашая улицу бранью, растягивая слова, выговорил: «По-на-са-жа-ли тут всяких деревьев…» И опять сопроводил эту фразу отборной матерщиной. Цепляясь за ветки, он всё же обошёл кучу и, увидев меня, пьяно уставился, как бык. Грязные его волосы прилипли к голове, из красных глаз текла жидкость, а из носа – сопля, в уголках рта запеклась пена, пьяная гримаса исказила лицо… Я с отвращением отвернулась. Он разразился новой тирадой брани. Из калитки вышла старуха, с пониманием посмотрела на меня, как бы говоря: «Что с него взять? – и выразительно произнесла вслух, – туебе… (добавив в конце «н» с мягким знаком). Это слово тоже «произведение» устного народного творчества добрушан.

Случай свёл меня с Митькой Лэпшей ещё раз. Как-то заполночь я возвращалась с поэтического вечера. Светила луна. Я шла из одного конца города в другой, через все четыре моста над Ипутью и любовалась искрящейся рекой, чарующими островками, поросшими кустарником и деревьями. Невольно всплывало моё прошлое, потому что это была дорога моего детства и ранней юности. Каждый отрезок пути рождал во мне воспоминания. Вот здесь на этой насыпной дороге у среднего моста, когда мы с моей подругой Тамарой возвращались из клуба домой, в такую же ночь, молодой инвалид войны без ноги решил покончить с жизнью. Он швырнул на деревянный тротуар костыли и покатился с крутого склона вниз, как колобок, через секунду оказавшись в воде. Я бросилась со склона за ним и закричала: «Держись за сваи, я найду большую ветку». Вода не приняла его. Он поплыл на середину, чтобы утонуть. А я опять закричала: Что ты делаешь, куда ты плывёшь? Вернись. Зачем?» Что-то в моём голосе подействовало на него, и он поплыл назад, цепляясь за сваи. Увидев идущего по тротуару мужчину, я, как собака, на четвереньках, бросилась вверх, умоляя вытащить инвалида; и снова сбежала вниз, обращаясь к несчастному: «Зачем? Ну, зачем?» Похоже, он начал внимать моим словам, потому что уцепился уже руками за сваю. Втроём мы вытащили его наверх, сняли с него мокрую шинель и посадили на тротуар. Парень-спасатель пообещал доставить беднягу домой.