Ну, так вот: из-за этой феи смерти и начался мой позор. В четверг, как услышали мы по коридору стук каблучков: тык, тык, тык… так сразу в дрожь бросило. Входит фея со шприцами в руках, потянула носом, повела глазами – и тут они у неё круглыми стали, как стеклянные: «Вы что здесь конюшню развели? Здоровые жеребцы, а кругом – пыль, пол грязный, вонища! Кто за вами убирать будет? Почему не убираете? И дальше… в таком роде.

Смотрю: интеллигент белый стал, но молчит, кореш мой красный, как индеец, на лбу пот выступил, но на интеллигента глянет – и тоже молчит. Сашок молчит и я, понятно, молчу. Однако гордость во мне враз взговорила, даже боли от уколов не почувствовал. Шутка ли, чтоб так на меня посторонний человек кричал. Хоть и фея смерти, однако ж, баба. В нашем селе женщины ко мне с почтением относятся, от людей я завсегда уважение имею, так как человек я – трудолюбивый, аккуратный и жалостливый. Всякая ко мне с просьбой: «Вань, Ванюша, сенца там подбрось на тракторе, лес привези, дровишек, картошки к дому доставь». Даже бабы первые кланяются. А как доброе дело сделаешь, тут тебе и бутылка, и закуска, и каждый завсегда в гости, в кумовья зовёт, и на свадьбы, и на поминки. С этого малость перебор по пьяному делу получается и крепко на здоровье отражается. Разлюбезной своей куме-вдове в осень дровишек привёз, она меня на радость так попотчевала, что я ничего после не помнил, а дорогу домой инстинктом нашёл. Наделал дома таки переполоху. Жена и тёща говорили, что на четвереньках приполз. Они меня на кровать уложили, а у меня этого в памяти нет. А вот помню, чудно; лежу на кровати и вижу: под диваном река течёт, песочек жёлтенький, солнышко светит, а на песочке – Чебурашка, зелёненький такой, с хвостиком, симпатичный, весёленький, улыбается мне и зовёт меня к себе. Я с кровати – и к нему. Жинка и тёща рассказывали: всё наровил голову под шкаф засунуть, они меня держали за ноги и за руки, боялись, что удушусь, я всё равно рвался… До утра мучились, а всё ж удержали. С той поры я осторожней в пьяном деле стал, но по-прежнему от людей уважение имею за свой аккуратный труд и доброту.

Акромя как, Ваня, Ванюша, другого обращения от баб не имею, ну, жинка – не в счёт. А тут, видишь, в больнице – такие слова… Полное оскорбление, вся так кровь во мне и кипит. К тому ж и, вправду, за всё время, что мы в палате жили – никто у нас не убирал, а мы тоже про это не думали.

– Что, говорю, – мужики, значит, убирать надо? А почему они не сказали нам раньше, тряпки не дали, швабру тоже. Раз я здоровый, сбрасываю свою повязку и прямо мимо феи – в туалет, намочил водой, давай подоконники и тумбочки драить, а тут слышу: каблучки к палате приближаются: тык, тык, тык… открывается дверь: она, фея смерти, глаза круглые и стеклянные.

– Ну, Петухов, грубиян, смотри, твои хулиганские выходки тебе дорого обойдутся.

Дверью хлопнула и только каблучки: тык, тык, тык…

Полное расстройство наступило в нашей палате. Тут интеллигент говорит: «Давайте от расстройства лекарство моё выпьем на троих». Разлил в три стакана – выпили. Я ему говорю: «Ты хотя и интеллигент, но человек с большой буквы. Не могу перед тобой в долгу оставаться. И кореш тоже со мной согласный. Пошли мы с ним в магазин, у больницы рядом. Взяли две бутылки, возвращаемся в палату и тут, значит, навстречу – фея смерти, каблучками – тык, тык, тык: «Зайдите оба к главврачу.»

Пошли мы, а он нам говорит: «Обоих выписываю за нарушение режима».

Так и остались мы с корешем в долгу перед интеллигентом, крепко он расстроился, в гости приглашал.