Война прокатилась тяжёлым жерновом и по нашей семейной жизни, по нашей духовности: лишила дедушку скрипки, отца – гармони, сестру Валю – балалайки (она иногда поиграет заскорузлыми от земли пальцами «Собачий вальс» – и всё! А когда-то её руки были красивые, с длинными, изящными пальцами, с классическими ногтями – только для скрипки).

После войны остался один пробитый кем-то цыганский бубен, с серебряными тарелочками и медными (а, может, из сплава) бубенчиками; они, как металлические мячики, только из двух свободных половинок с дырочками. Я любила в детстве играть с бубном, позванивать им и слушать. Но и бубен кто-то украл. А я за всю свою жизнь больше не видела таких бубнов.

Я слышала, когда дед уже пел свои песни без скрипки, а капелла. Представляю, как это звучало в музыкальном сопровождении.

Умер дед рано, прилёг и уснул навсегда, ему не было и шестидесяти лет.

Может, если бы вернулась его скрипка, он прожил бы дольше. После смерти дедушки в 1947 году жизнь нашей семьи покатилась в сторону от искусства, в трясину обывательской Добрушской жизни, с постоянной заботой о куске хлеба.

Веду это я трактор и ясно слышу: «Тык, тык, тык…посторонний шум!» Что такое? Трактор, вроде, легко идёт, вчера выпил в меру, а шум посторонний имеется: тык, тык, тык, даже в пот бросило и в голове шумит. Остановил трактор, отошёл в сторону – всё равно слышу шум посторонний. Эге! Дело плохо – в ушах шумит. Вчера ветер был – надуло. Опять сел за руль, а в ушах – тык, тык, тык… голова трещит, то в жар, то в холод бросает, еле до конца рабочего дня дотянул.

Прихожу домой… «Жинка, – кричу, – ставь бутылку, уши пухнут, лечиться буду». А она в ответ ещё громче: «Ах ты, негодяй, сколько можно!» И пошла и поехала… одолела чёртова баба, потому как в голове шумит, в ушах – тык, тык, тык… Разделся и лёг. Жинка замолкла, подошла тихонько и ласково так: «Вань, а Вань, чтой-то с тобой?» Не то ей странно, что без ужина лёг, а то, что лёг. Я, как горючее приму, ни в жисть спать не буду. Мне тогда компанию подавай, народ и трибуну, могу и театр сделать. Так и выступаю, пока к утру жар начнёт выходить… А тут лёг, потому как в ушах – тык, тык, тык… Жинка руку на лоб: «Вань, горячий ты больно, захворал, милый, скорую помощь вызову». А мне уж всё равно. Вызвала. Через два часа приезжают. «Что, – спрашивает доктор, – болит?»

– Да вот, посторонний в ушах шум имеется: тык, тык, тык…

Поставил градусник: «Открой рот. Водку пьёшь?»

– Пью. – говорю.

– Это видно. Давай градусник. Сорок градусов. Сестра, сделай жоропонижающее. Утром к врачу пойдёшь. Всё.

От внимания такого сразу легче стало, только в ушах шум посторонний по-прежнему, утра дождался, пришёл к врачу – опять градусник.

– Симулянт, – говорит.

– Да, что Вы, доктор, в ушах у меня шум посторонний: тык, тык, тык…

Посмотрел в ушах: «Странно, – говорит, – в больницу поедешь, там разберутся».

Взял я направление, зашёл домой, так-мол и так, в город в больницу еду. Тут жинка запричитала: «Такой-сякой, допился, в больницу кладут, может, теперь пить перестанешь», – и слёзы в три ручья, будто я помирать собираюсь.

Приезжаю это я в больницу, вижу дверь: «Приёмный покой». Стучу. Ответа нет. Ну, думаю, подожду, может, человеку – надо. Жду я это, жду Через каждые десять минут в дверь постукиваю, время для надо – уж больше чем надо. Час прошёл, забеспокоился я, давай стучать кулаком. Открылось окошечко: «Что стучишь? Ошалел. Не к жене в квартиру ломишься!»

– По направлению я.

– С утра принимаем. Завтра придёшь.

– Из района я. Где ночевать буду? Никуда я не пойду. В ушах у меня шум посторонний…