– Лабудева?

– Да, только я давно уже Костенко, на пенсию оформляюсь.

– Ну, как Вы живёте? Где работаете?

– Пока ещё работаю директором сельского дома культуры. Дети выросли, трое их у меня, внуки уже есть. Муж недавно умер, пил много. А я технику пения давно потеряла, веду народный хор.

– А дети, внуки поют? Может, у кого-то из них есть голос, подобный Вашему?

– Нет, к сожалению, – грустно ответила певица.

Я её часто встречаю на поэтических вечерах. Гомельские поэты дают ей свои, не всегда зрелые стихи, и она пишет на их слова прекрасные народные песни и романсы и сама их исполняет. Это звучит превосходно, но мало кто знает о ней, как о композиторе, потому что у неё нет никаких связей в музыкальном мире, да и живём мы далеко от столицы. Я смотрю на неё в зале, ничего вроде бы нет в ней примечательного, а всмотришься в лицо, и вдруг открываешь Нечто, что-то затаённое, необычное, и я думаю: «А ведь весь мир мог бы знать её…»

Как-то раз преподаватели нашего училища, муж и жена Андрей и Татьяна Явтуховичи, сказали мне, что купили в деревне Жгунь Добрушского района скрипку, всего за 300 рублей. «Оказалось – мастер Вильом. Купили у Гуцевых. Не знаете?»

Я удивилась: «Как такая скрипка могла оказаться в деревне Жгунь»? И ответила им: «Не знаю». Этот разговор зашевелил мою память, детские военные годы, я вспомнила дедушку Тимофея Афанасьевича Василенко, игравшего на скрипке. Навещая в Добруше мать, я спросила как-то, не знает ли она, куда девалась дедушкина скрипка и Гуцевых из Жгуни?

Мать ответила: «Гуцевы – наши дальние родственники. Девичья фамилия моей бабки Параски по линии матери – Гуцева. А мой дядька Сенька, бабушкин двоюродный брат из Жгуни, который у нас часто гостил, – Гуцев. Дедушкину скрипку взял дядька Сенька в залог за коня, когда немцы вступали в Добруш. Дедушка Тимофей гостил у нас в Карелии, а бабушка с семьёй ушла с частями Красной Армии. Варе – вот-вот родить, и если бы не конь, они бы пропали. Выручили двоюродные братья Гуцевы, Сенька и Афонас. Как только немцы вошли в Добруш, сразу расстреляли всех коммунистов и их семьи, а бабушкина фамилия стояла вначале списка, предал лучший друг.

Рыская по Добрушу с эсесовцами, всё говорил: «Она не могла далеко уйти».

Где-то возле Курска Варя родила в окопе, коня реквизировали красноармейцы, и они уехали уже поездом в глубь страны.

А когда вернулись домой в 1944 году, дядька Сенька потребовал за скрипку коня. А где его взять? Люди пахали землю, впрягаясь, как кони, в плуги. В 1947 году дедушка умер, а скрипка осталась у Гуцевых, а где она сейчас – не знаю».

Я вспоминала большой дедушкин дом в саду, не хату, а именно дом, покрытый с четырёх сторон красной крышей, с очень высокими потолками, с резным, просторным крыльцом, где помещался стол с самоваром. На четыре больших окна – грядка с георгинами, а на три окна в саду – грядка зелёной травки с цветочками-цыганочками. Возле крыльца – высокая вишня, на которую дети легко забирались. Мы приезжали к дедушке и бабушке в гости, потому что жили в Карелии. Дедушка сидел на крыльце и играл по нотам на скрипке. После, работая в музучилище, когда я слушала Моцарта или Брамса, я вспоминала дедушку, потому что это были знакомые мелодии детства.

Мы с сестрёнкой Валей зачарованно слушали скрипку, а когда дедушка кончил играть, потребовали дать и нам поиграть. Но дедушка, добрый, любимый дедушка, не дал даже пальцем коснуться скрипки, а положил в красивый футляр, с зелёной бархатной обивкой и спрятал в шкафчик. А ноты дал. Я спросила у деда: «А к чему эти значки?»