Во время своих долгих странствий по европейской части России и Азии я не раз был свидетелем подобных празднований, которые, как правило, заканчиваются массовой пьянкой и громкими песнями находящихся в невменяемом состоянии мужиков и – да, увы! – баб. Я ожидал, что и на этот раз все завершится этим, но к моему великому удивлению вечером в городе стояла тишина, было безлюдно и ничего не напоминало о недавнем торжестве.

Предчувствие меня не обмануло: шагая при свете луны вдоль кремлевских стен, я наконец увидел, как пьяненький мужичонка, распевая песню, изо всех сил карабкается по склону кремлевского холма, всякий раз кубарем скатываясь вниз. Отлежавшись, он, продолжая что-то орать, возобновлял свои попытки. В одну из них он едва не попал под экипаж, в котором проезжал полицейский чин. Взбешенный этим, страж закона выскочил из повозки и схватив пьяницу за шиворот, бросил его к себе. Упершись ногой в грудь выпивохи, чтобы тот не выпал по дороге, полицейский приказал кучеру ехать в ближайший околоток. Каково было видеть все это! С одной стороны коляски свешивались ноги, а с другой голова несчастного. Немного очухавшись, пьяница вновь заорал свою песню.

Наступила ночь. Гуляя вокруг кремля, я различил во мраке несколько живых силуэтов. От них отделилась девушка, которая подошла ко мне и попросила милостыню. Оказалось, что она была с молодым человеком и дряхлым стариком. По словам девушки, они пришли из Симбирской губернии. В молодости их дедушка видел столько чудес, сотворенных Смоленской иконой Божией Матери, что, несмотря на свой возраст, болезни и немощь, решился прийти в Казань, чтобы выздороветь от лицезрения святыни. Но сейчас он просто сидел на краю какой-то ямы. Я спросил, стало ли ему лучше, но ответа не получил.

– Не могу знать, – по-армейски ответил за него парень.

– Он говорил, – добавила девушка, – что мучения его прошли. Сейчас он, кажется, спит и, возможно, видит во сне праздник и Божию Матерь, которая излечила его!

Я дал девице несколько монет и пошел прочь, представляя, как сейчас из пустынной и спящей Казани по всем дорогам и во все концы тянутся домой больные и измученные паломники, получившие небольшое утешение, такие, как этот молчаливый старик; обессиленный и, возможно, доживающий последние дни, он перед уходом в мир иной будет вспоминать весь блеск сегодняшнего празднования, великолепие позолоченных риз и сияние серебряных окладов икон.

Приблизительно в восьмидесяти пяти километрах от Казани в Волгу впадает ее главный приток Кама, которую местные мусульмане называют Белой рекой. Ее протяженность составляет 1872 км, она имеет большое хозяйственное значение, так как орошает плодородные равнины и соседствует с богатыми месторождениями полезных ископаемых; большие пароходы поднимаются по ней до красивого города Пермь, а ее главными притоками являются Вятка и Белая.

Между Казанью и устьем Камы берега Волги покрыты сосновыми и еловыми лесами, здесь встречаются прекрасные дубы и заросли лещины, из которой местные крестьяне изготовляют масло.

В тридцати километрах ниже устья Камы находится пристань Спасский Затон[90], рядом с которой на левом берегу реки виднеются развалины Болгара. Эта станция состоит из причала и нескольких ветхих деревянных сараев, обслуживающих городок Спасск[91], уездный центр Казанской губернии. В этих местах живут русские крестьяне, чуваши и татары.

Казанский губернатор заранее предупредил о моем приезде уездные власти, и когда пароход причалил, местный полицейский, довольно грубо оттолкнув нищих и любопытных, толпившихся на пристани, подошел ко мне и сообщил, что уже нанял превосходный экипаж, который повезет меня в Болгар, а сам он будет сопровождать меня верхом.