Френсис прошел в бывший братский корпус, теперь обветшалый, поросший кое-где плющом, и везде – лишайником и мхом, служивший для Максвеллов жилым домом. Навстречу молодому лорду с услужливой поспешностью выбежали экономка и мажордом – муж с женой, – жившие в Дандренане еще со времен леди Маргариты Хатчинсон-Максвелл, бабушки Френсиса, которую он почти не помнил.

За ужином лорду Дандренана прислуживал мажордом, тогда как его жена – Маргарет – занималась на кухне, готовя для Френсиса филе херлинга. Дункан – так звали мажордома – пытался расспрашивать баронета о его планах, стоя над душою, но Френсис грубо стукнул кулаком по столу:

– Отстань, Дункан, дай поесть спокойно!

Дункан, совсем не обиженной, поскольку уже привык к феодальной манере обращения Максвеллов со своими вассалами, отошел, встал в дверях, откуда можно было видеть и кухню, и господина. Если бы Френсис предупредил о своем приезде, успели бы найти колокольчик, которым летом господа призывали слуг для перемены блюд, тогда бы не пришлось следить за тем, с какой быстротой благородный лорд поедает все, что ему подавалось, и не от того, что у него был хороший аппетит, наоборот, от того, что ему хотелось побыстрее закончить с нудной процедурой приема пищи. Вообще вся жизнь Френсиса Максвелла подчинялась сознанию долгу – не перед королевой или Империей, но перед папой, мамой, своим родом и собственной честью. Во всем остальном, что лежало за пределами этих понятий, он мог быть совершеннейшим самодуром. Он мог бы заморить себя голодом, если бы не сознание того, как горько будет его матушке. А потому с обреченным вздохом приходилось есть каждый день и в день по несколько раз. Хорошо если два, а то ведь часто бывало и три. Очевидно, Англия была счастливейшей страной на свете – в ней дети из благородных семей были настолько сыты, что хотели бы поголодать.

В силу той быстроты, с которой Френсис без аппетита закончил свой ужин, Дункан так и не успел воспользоваться своим правом феодального слуги и, с упрямством преодолевая грубость лорда, выяснить у него цель визита в Дандренан накануне зимы. Зато после ужина Френсис обосновался в кабинете – он не назывался кабинетом отца или матери, но был кабинетом всей семьи, поэтому молодой лорд совсем не испытывал никакой гордости от того, что самостоятельно вершит в нём дела, – так вот, обосновавшись здесь, Френсис пригласил обоих слуг и без специальной напыщенности и многозначительности сказал:

– Мы решили заложить имение…. – Френсис взглянул на старых слуг.

– Оно уже заложено, милорд, – учтиво напомнил Дункан.

– Частично, – с хитрой усмешкой заметил Френсис, – и в банке Шотландии, а теперь мы его заложим полностью в банке Ротшильдов. Для этого пригласите вашу дочь с зятем, других людей из деревни, пускай все вычистят, выдраят, чтобы паркет и позолота, где осталась, блистали, чтобы нигде паутины, плесени, пыли не было, чтобы ничего не скрипело, а только все блистало. Всю утварь, посуду, столовое серебро – все выставить на обозрение оценщиков. Только никому ни слова, даже дочери с зятем, пускай все думают, что я решил устроить рождественский прием, и на нём буду подыскивать себе невесту. Только и об этом прямо никому не говорите, только намеками. Я могу на вас рассчитывать? – произнес Френсис и протянул слугам обе руки ладонями кверху.

Маргарет и Дункан переглянулись.

– Наша семья издавна служила в Дандренанском аббатстве, – вдохновенно начала Маргарет, – я начинала горничной вашей бабушки – да упокоит Господь её душу – и никто никогда не жаловался на нашу службу.