Мама моя никогда не скупилась ни на первое, ни на второе. Одна из наших ближайших соседок – я ее называла тетей Чжао, хотя она и не была моей кровной тетей, – приехала из деревни, у нее был непонятный выговор, порой я с трудом ее понимала. Она, однако, вышла замуж за пекинца – более того, за директора фабрики – и пользовалась привилегиями, нашей семье недоступными. Например, у тети Чжао у первой на нашей площадке появилась морозильная камера. Никогда не забуду тот день, когда ее привезли. Она оказалась почти в два раза выше грузчиков, они с трудом заволокли ее по лестнице и в коридор – а все соседи стояли и благоговейно взирали на это действо.

Помню выражение маминого лица, когда она выглянула в щелку нашей двери: как опустились вниз кончики поджатых от обиды губ, как в глазах заплескался тусклый гнев. Тетя Чжао была одной из самых близких маминых подруг; я ее помнила столько же, сколько и себя, знала, что маме она очень нравится. От маминой реакции у меня сжалось горло. Я почувствовала ту же неловкость, которую чувствовала, когда в школе меня заставляли расшифровать букву или знак, смысл которых находился за пределами моего понимания. Я увидела, как на короткий миг мамино лицо вытянулось, исказилось, а потом она захлопнула дверь и вернулась к домашним делам. Но я эту историю так и не забыла.

И вот сейчас, среди всех этих ароматов жареной курицы, рыбы, арахисового соуса и морского огурца, поверх которых витают нотки крахмала от сушащегося белья и терпкий запах разгоряченных тел, я бросаю быстрый взгляд в квартиру тети Чжао. Вижу стол на кухне, сидящие за ним фигуры; широкая дверца морозилки распахнута, всех заливает прохладный голубой свет – но я не останавливаюсь. Только ускоряю шаг – детям не разрешается бегать по коридорам, – но меня буквально переполняет возбуждение, я выскакиваю на лестничную клетку, сбегаю по ступеням, толкаю дверь, оказываюсь на улице. Снаружи даже и в этот час душно и жарко; я чувствую, как зной поскрипывает в пояснице, как на затылке скапливаются от влажности бусинки пота, но я на улице – и вроде бы снова могу дышать.

Ищу их взглядом. И нахожу почти сразу. Они собрались на пустыре рядом с главной улицей, солнце заходит, в длинных полосах вечернего света пляшут пылинки, поднявшиеся с иссохшей земли, в воздухе будто повисают блестящие золотые ленты. Сквозь эту золотистую дымку мне видно далеко. Вижу формы и очертания зданий в центре города, а у самой кромки горизонта, в стороне Запретного города, обозначаются контуры башен, охраняющих вход на площадь Тяньаньмэнь. Туда, по моим понятиям, так же далеко, как и до какой-нибудь далекой загадочной страны, и образ площади – размытый, тающий – мерцает передо мной лишь миг, а потом исчезает в толще набежавшего облака. Я тут же возвращаюсь мыслями в свой квартал, заставляю себя сосредоточиться, потому что подхожу к группе детей, меняю походку на раскованную, гоню с лица всякое выражение. Приближаюсь с тщательно отрепетированным безразличием.

– Привет, чем занимаетесь?

Чем они занимаются и так ясно: Цзянь, мальчишка с тонкими чертами лица и большими глазами, проводит языком по краешку хрусткой бумажки. Остальные смотрят на него с орлиной зоркостью, потому что из его проворных рук всегда выходят самые красивые и летучие самолетики, и всем хочется узнать его секрет. Я прекрасно понимаю, чем они занимаются, но не могу не задать этого вопроса, потому что так положено.

Чжен неотрывно смотрит на лист бумаги, который свертывает Цзянь, и отвечает мне добродушным бормотанием – как будто они придумали уникальный способ скоротать время.