Случилось это год назад. Она зашла к нему, как всегда, по работе – другие дела их не связывали – и как-то слово за слово они сами собой разговорились: об учёбе, однокурсниках, о вузе, в котором вместе и в одно время учились – правда, на разных факультетах. Андрей улыбался ей – теперь она видела, что только и именно ей, Ларе (он звал её Ларой), а не помощнику Нечепорука. И в его синих глазах теперь действительно был искренний интерес, а потом и вообще какая-то лёгкая, едва заметная грусть, словно сердечный вздох о чём-то недостижимом. Она чутко уловила это неудержавшееся движение его глаз и поняла, что у него есть к ней какое-то чувство – неважно, сколь сильное, главное, что есть. Это открытие было так чудесно, что у неё перехватило дыхание, и ушла она от него абсолютно счастливой, какой, наверное, не была никогда. Но вместе с тем в тот же день она запретила себе делать любые шаги к нему навстречу: «Я не буду разрушать чужую семью! Никогда не буду: счастливая эта семья или нет – не мне в неё вмешиваться. Если однажды она и рухнет, то не по моей вине, и уж тем более, не по моей инициативе. Я люблю Андрея, но не встану между ним и его женой – до тех пор, пока их брак существует, и пока он сам не выйдет из него, по собственной воле, а не потому что я толкнула его на это». Лариса незыблемо придерживалась установленного для себя правила вот уже второй год, и отступать не собиралась – даже несмотря на то, что с того знаменательного дня они оба вели себя в обществе друг друга как люди, которые одни только во всём мире знают некий свой секрет и оберегают его от остальных.

Порой она спрашивала себя, не преувеличила ли, когда назвала то чувство, которое разглядела в его глазах, любовью. Но, подумав, отвечала, что нет, и отыскивала подтверждения в разных деталях. Сейчас она тоже подумала, что какую-то капельку он всё же её любит: ведь взялся же ей помочь, рискуя вызвать недовольство Нечепорука, хотя мог этого и не делать. И тот его взгляд, призывающий её к осторожности… Он волнуется за неё, а это не может ничего не значить.

Утром к мэру Калинова пришёл Крутов. Поводом для визита послужила повестка дня очередной сессии городского совета, опубликованная в последнем выпуске местной газеты: среди прочих там значился и вопрос о выделении земельного участка в лесном массиве урочища «Зелёная роща» под жилую застройку. Гость был этим расстроен и возмущён. Не принять пожилого человека, да к тому же почётного жителя города, Румянцев не мог, но и принимать не имел большого желания. Покрутившись в собственной приёмной в попытке вежливо, но быстро отделаться от нежеланного посетителя, он всё-таки оказался вынужден пригласить того в кабинет.

Разговор, однако, получился тяжёлым и больше буксовал на месте, чем продвигался в ту или иную сторону: мэр убеждал и уговаривал, Крутов упирался. Воспитанник старой школы, он умел дискутировать, и доводы подбирал хоть и простые, но увесистые, опровергать их или тем более объявлять несостоятельными было трудно. К тому же требовалось не выходить за рамки разумного: за Крутовым – авторитет, уважение общественности, с ним не поговоришь как с простым смертным. Скажешь не так одно слово, и завтра оппозиционные газеты поднимут скандал. А это, да ещё и накануне сессии, – фактически заведомый срыв уже всяких проектов, не только с урочищем «Зелёная роща». Нужно было что-то делать, и Румянцев нашёл выход, позволявший снять с себя ответственность и, в случае чего, сохранить лицо:

– Думаю, самое правильное вам было бы сейчас обговорить всё непосредственно с Аркадием Павловичем. Предложение по застройке его, проект разрабатывала тоже его организация. Так что и дать разъяснения, что к чему, лучше других сможет именно он.