Знал московский блаженный Василий,
В лексиконе позднейшем – дурак.
Здесь, где лгут не себе, так другому,
И где каждый не пьян, так смешон,
Не откажут во вкусе нагому —
И юрод рассекал нагишом.
Лобным пляжем, январским курортом
Брел Василий Москвой моровой,
Где нельзя быть немножечко мертвым,
Но легко быть мишенью живой.
Еле-еле вдомек инородцу
Из досужей циклопой толпы,
Отчего на костях нагоходца
Устоялись шатры и столпы.
Так при снах, при любви и при родах
Выдувается радужный шар,
В перекрытьях буравится продух…
Мы бы рады прижиться в юродах,
Да куда – при таких-то погодах,
При свистках, разгоняющих пар!
Нищеты разодетые дети,
Пионеры модельных агентств,
Мы и сами забыли, что эти
Девять храмов – суть девять блаженств —
На едином крепятся подклете.
Сувенирен, попсов, узнаваем
На открытке с недвижной рекой…
Мы и сами здесь редко бываем,
Мы и сами недоумеваем,
Почему он веселый такой.
Почему изукрашен дикарски
В застарело последние дни…
Чтоб на нож не наткнуться лопарский,
На железный язык тарабарский,
От дохи отбоярься боярской,
От шинельки худой отдохни.
Если вдуматься в чудо о шубе,
В жмуровидную позу вора,
Если жизнь не смотреть на ютюбе,
А знобеть в ее лыке и лубе,
Может, впрямь прифрантиться пора.
Переладить неправильный прикус,
На аренах взывах и рыдах,
И в покосной рубахе навыпуск
Фертить в нижних торговых рядах.
Здесь, в господстве булыжного цвета,
Пританцовывая кикапу,
Был один, кто решился на это —
Нарядился и прыгнул в толпу.
Под ахиллов рефлекс сухожилий
Диагност подберет молоток,
На роток накопает платок
Шебутной мужичок-с-ноготок…
Был такой же шальной, как Василий, —
Лишь наружу сквозил кровоток.
Разноцветье его нагоходства
Нелюбимо в родной стороне,
Но заделывать долго придется
Щели-продухи в цельной стене.
И когда на Васильевском спуске,
В Шереметьево-3 мужики
Соберутся и врежут по-русски
Без инструкции и без закуски,
Сразу вспомнят его пиджаки.
Инстаграма бесцветные дети,
Мы постромки последние рвем,
Но стоим на едином подклете
Надо рвом, надо рвом, надо рвом.
А над нами, над нами, над нами
Богородицын дышит Покров,
И никем не разгадан орнамент
Пестролистых столпов и шатров,
И закрыт огнедышащий ров!
Кони Нарвских ворот
Нам бы всё о терзанье да о тиране,
О сражениях без тылов…
Деловые русские лютеране
На позор не бросали слов.
Как любой кумиротворец, безгласен
И потомок баронский Клодт.
На мосту аравийский скакун прекрасен,
Но меня влекут средь имперских басен
Кони Нарвских ворот.
Не клевание лебедем чресел Леды,
Не бомбошку за гнутый грош —
Самоучка лепит коня Победы,
Государь заценивает: «Хорош!»
Алебастр кваренговский архитравный
Пережил свой триумф – и в прах.
Но на конногвардейских воссел плечах
Молодой властитель – сильный, державный,
Разбирающийся в лошадях.
Молодца, измайловская пехота
И саперы верного Геруа!
Но всему кавалерия голова,
И эпоху выпишут не слова —
Меднолистые жаркие кони Клодта.
Слава царским неистовым самоучкам,
Рукавам, засученным для доброт
На забаву офисным белоручкам!
Кроме Ники, никто вам не даст окорот,
Кони Нарвских ворот.
Набукко
Набукко – интерпретация имени царя
Навуходоносора II, разрушившего Иерусалим
Вокзальный кафель привзвизгнул, то есть
Талант упал на рифленый гурт.
Афганский Раскольников входит в поезд,
Из Вюрцбурга следующий в Оксенфурт.
Топор в подмышку вдавился больно,
Данила Багров опилил обрез…
Тунисский Раскольников в белом Вольво
Въезжает на Променад Данглез.
Глядит, как в зеркало перископа,
В дверной глазок уж который год
Алена Ивановна… Плачь, Европа:
Лежит на поверхности твой исход.
От ар-Рахмана до аль-Латифа,
От ат-Тавваба до аль-Мани…
Сдвигаются русские архетипы,
И Эльм бычкует свои огни.