Юрий Казарин
«Белый в белом».
Михаил Кузмин
Белый в белом и – горести в половину.
Прогулялся он по древесным пикам.
Тишина почесала об ёлку спину
И исчезла, сбитая с панталыку.
Встречи с ним, нечистым, в лесу нечасты.
Словно спичкой чиркнет по краю глаза.
Забасит спросонок сугроб зевластый
И обратно запросится в глотку фраза.
Чёрный в чёрном и – радости в половину.
С высоты просыпался он вприпрыжку.
Смотрит Бог с небес, привалившись к тыну
За своим твореньем, хватившим лишку.
Троеперстьем бережным бредят воды,
Что ещё не стали разливом талым.
Принимают берёзовые приходы
В них крещенье под облачным кафедралом.
Чёрно-белое платье с зелёной ниткой
Затрещит по швам в ветряном потоке.
Чёрно-белое сердце замрёт под пыткой
И остынет солнце в блескучем оке.
Ван Гог
Встречал он друга
Со светлыми волосами.
Играла вьюга
Дискретными небесами.
Кусок пространства
Упал с высоты огромной,
Открыв убранство
Вселенной густой и тёмной.
Искусство вечно
И вечно страдает гений,
Душой увечной
Поставленный на колени.
Дай Богу-сыну
Отцову мускулатуру,
Когда картина
Разламывает натуру.
Теней витийство
И смерть в кружева одета.
Самоубийство
Посредством автопортрета.
«Глины комья…»
Глины комья
С божедомья
Пёрли пёхом.
Дождь горохом
Шваркал в лужи.
Рвались гужи
Ветровые.
Верховые
Мчались мимо
В шапках дыма.
Грызло небо
Корку хлеба.
Била темень
Дрыном в темя.
Горбя спины,
Комья глины
Бездорожьем,
Многобожьем
Вышли в люди
В звёздном гуде.
«На громах…»
На громах
Колыхается неба обхват.
В закромах
Выясняется – кто чем богат.
Кто ты: зверь
Или птица, иль – житель глубин?
Где та дверь,
За которой тебе скажут: «сын»?
И вода,
И огонь, и могильная мгла
Завсегда
Промолчат на вопрос: «как дела?».
День молчком
Длится дольше, чем день болтовни.
В горле ком
Оттого, что пройдут эти дни.
В двойнике
Меньше сходства с течением лет.
Налегке
Покидаем мы все этот свет.
Храм Покрова Пресвятой Богородицы в селе Покров
«… сердце его…»Осип Мандельштам
«Рдели груши золотыеКуполов больших кремлёвских…»Любовь Столица
Разделилось меж лесом и полем
Белоствольное сердце его.
Плоть податлива к волям-неволям,
Неизменно души вещество.
В стольном граде богатства излишки
Подают на благие дела.
А в деревне – сосновые шишки
Пригождаются на купола.
Здесь от веку смотрели не в оба
И не знали пришествий врагов.
Только ветра священная злоба
Задавала листве батогов.
Но расползались чёртовы мызги,
Как двадцатый отмерили век.
Прилетели кровавые брызги
И упали рябиною в снег.
Лишь на помощь небес положившись,
Можно было в тот век не пропасть.
Это храм, ни на день не закрывшись,
Простоял всю Советскую власть.
«Тоски направлено стрекало…»
Тоски направлено стрекало
В небытие.
В осенних сумерках сверкало
Дождя пенсне.
Тебя вороны объявили
Своим врагом
И оберегам не по силе
Стеречь твой дом.
Просвистано ветрами зданье,
Тепла в нём нет.
С тобою делит прозябанье
Один поэт.
Укрыт он завесью кулисной
На свете том.
И от него лишь рукописный
Остался том.
Каким чертям он кажет фигу —
Смолчу, Бог весть.
Когда его листаешь книгу,
С тобой он здесь.
Топча безмолвную аллею,
О диво див!
Одной лишь памятью твоею
Он как-то жив.
Но с каждым часом холоднее
Твоя рука.
В черту сливается, темнея,
Средь строк строка.
Когда, влекомый круговертью,
Ты снидешь в тень,
Означится двойною смертью
Тот самый день.
И как ты, мукой изувечен,
Не будешь плох,
К тебе прорвётся издалече
Другого вздох.
Евгений Витковский
По звезде, вертикально летящей…
Раньше таких, как Максим Калинин, называли – «из хорошей детской», имея в виду, что с самой ранней юности у человека все в порядке было с культурой. На поэзию это выражение даже не намекало. Пожалуй, пора вернуть выражение в обиход: наша детская – это те поэты, чтение которых сформировало нас до такой степени, что мы вросли в их сознание, мы пишем свои стихи, пустив корни в чужое творчество.