– Эксперимент серьезный. Прежде чем предложить методику правительству, надо доказать ее эффективность на практике, так сказать. Это частная научная лаборатория. Они занимаются вопросом долголетия давно и серьезно. У них солидные спонсоры. По факту участники эксперимента оплачивают только медицинский уход. Так мне сказали.

– И сколько они просят? – поинтересовался я.

– Девятьсот девяносто девять тысяч рублей, – робко ответил он.

– Сомнительная сумма.

– Чуть дороже, чем пышные похороны, простите за сравнение. А у меня за душой ни гроша.

– С чего вы взяли, что у меня он есть? – засмеялся я.

– Я продаю дорогие шляпы и могу отличить ротозея от покупателя. К тому же я знаю, сколько стоит ваша футболка, – отметил Семьтонн.

– Допустим. Но я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня, – сказал я и представил себя его спонсором. В деталях представил. Как перевожу ему на карту лям, провожаю на поезд, а через год встречаю с поезда мальчика лет десяти и узнаю его по особой примете – шапочке из фольги.

– Мне нужно, чтобы вы согласились на эксперимент, – он заерзал на стуле, – я хочу вас использовать, – ответил Семьтонн и впервые за весь разговор посмотрел на меня в упор.

– Я похвалил вас за прямолинейность, а теперь придется упрекнуть за наглость.

– Меня заверили, если я приведу клиента, то через год меня возьмут бесплатно, и там уже будет дольше и круче. А это мой шанс. Понимаете? – в его черных глазах разгоралось пламя надежды, он умолял меня, казалось, еще немного – и встанет на колени.

– И у вас нет ни тени сомнения в том, что я откажусь? – спросил я.

– А вы откажетесь? – его взгляд был невыносим.

Я встал, чтобы размять ноги, и прохаживался вдоль полок, сунув руки в карманы, избегая переступать черту на полу у зеркала, за которой врубался свет.

– Подумайте, – заговорил Семьтонн, – возможно, вам стоит полежать годик и хорошенько отдохнуть. Остальное успеется. Ну, как вариант. Кажется, вы слишком серьезный и никогда не совершали чудачеств, поступков приятных и бессмысленных, за которые ваша совесть обглодала бы вам кости. Неужели вы хотите хлопнуть крышкой, так и не побаловав себя напоследок?

– Думаю, одного подарка хватит, – я показал на шляпу оставленную на кресле.

– Я же говорил – вы сноб, – надулся он.

– Ну да, ну да… – я продолжал мерить шагами его магазин, который теперь казался крошечным.

Странная мысль закружилась в голове, как на дворовой карусели. Я отругал себя за выпитый виски. Подошел к зеркалу и дал свету стереть мир. Стоял и думал: может, я и правда чертовски устал и от жизни и от себя?..

– Когда надо дать ответ? – спросил я растерянного Семьтонна.

– Лучше завтра, – почти шепотом проговорил он, и я услышал его робкие шаги: один, второй, третий. – Или сейчас… – я не узнал его голос, он был напуган.

– Я соглашусь, – ответил я и отошел от зеркала. Свет погас.

– Почему?.. Нет, то есть я рад, так сказать… Ну, вы поняли… – сейчас он был похож на буддийского монаха: ладони сложены и поднесены к губам, а голова кивает в такт каждому слову.

– Вы знаете, что такое свобода, Семьтонн? – спросил я.

– Нет. То есть да. То есть нет. В общих чертах, так сказать… – он закрыл рот ладонью и замер. Его мечта казалась ему неосуществимой, но подвернулся я, и она замаячила на горизонте. Я стал мостиком, по которому он вот-вот пробежит к своему счастью. Осталось меня не спугнуть. Одно неверное движение – и все пропало.

– Вчера я уволился с работы, сходил к нотариусу, отписал дом жене, а квартиру с машиной – сыну. Распределил имущество по справедливости. Сегодня основательно прибрался и стер себя из соцсетей. Мне еще можно позвонить, домой ко мне заехать, только сделать это некому. Жена за границей, сын живет отдельно, у него своя жизнь. Найми я человека поддерживать свои аккаунты, никто бы не заметил моего ухода. Таков нынешний порядок вещей. Зря вы назвали меня убийцей, утром о себе я тоже так подумал. Зря. Двадцать пять лет верил, что смогу, и от этого жить было легче, будто дни считал до побега. Убийство: раз – и готово. Принуждать себя к жизни неизвестно ради чего – это ежедневное насилие и пытка. Я хотел ее прекратить, принести себе освобождение. Представлял, что погружу себя в вечный сон без сновидений, в покой. Но слова – пустой звук. Легко думается, как умрешь однажды. Сам или не сам – без разницы, но всякая решимость пропадает, когда однажды превращается в здесь и сейчас. Но я свободен. Нет, не потому что порвал со всем, а потому что оставляю за собой право пойти другим путем. Выбор и есть свобода. Я не верю в судьбу. Миром правит случай. Вы, сами того не зная, случайно указали на мою мечту. Глубокий сон без сновидений и чувств – вот чем зацепили и, возможно, уберегли. Я враг себе и так дорожил идеей, что мог закрыть глаза и шагнуть в бездну ради нее. Смотрите, как переплелись наши бредовые мечты. Подобное притянуло подобное, чтобы сбыться. Посидеть на дорожку – добрая примета, а прилечь на нее – может стать многим лучше. Пожалуй, мне стоит протестировать их безмятежный сон, похожий на смерть. Вдруг мне не понравится, и тогда придется задержаться… – Семьтонн не понял юмора, он стоял со стеклянным взглядом и протягивал буклет. – Кроме шуток, меня не покидает ощущение, будто я упустил в жизни нечто важное вроде не выключенного в доме света, воды или утюга, а значит, мне придется вернуться. Где, вы говорите, находится ваша потрясающая спа-усыпальница? – спросил я.