Она отогнала воспоминание. Энн снова заговорила, и надо сосредоточиться на ее словах.

– …не такие уж красивые виды. Задние дворы, ящики для угля – вот и все. Вот когда я была маленькой…

– Ну? – подбодрила Мириам.

– Знаешь, тогда Баркинг был настоящим городом, Лондон не подступал так близко, как сейчас. Иногда в воскресный день мы с мамой, папой и Фрэнком гуляли по деревне и переходили от одной фермы к другой. Где-то можно было купить пинту свежего молока, а ближе к осени продавали кувшины с сидром. Я очень любила эти прогулки. Увы, теперь ферм почти не стало, как и всей моей семьи. Я целую вечность не гуляла по дороге, не вымощенной брусчаткой.

– Понимаю. У меня тоже порой появляется такое чувство.

– А где ты выросла? – спросила Энн. – В Париже?

Мириам разрешила себе ответить. Нет ничего плохого в том, чтобы рассказать о своем вполне обычном детстве.

– Нет, в пригороде, в местечке под названием Коломб. Когда-то считалось, что городок очень далеко от Парижа. Как и твой Баркинг от Лондона. Однако города растут, и теперь все окрестные поля застроены домами.

– Твоя семья все еще там? В Коломбе? Прости, я не могу произнести название так изящно, как ты.

– Нет, они погибли во время войны, – не дрогнув, сказала Мириам. В конце концов, это правда. – А твоя семья?

– Родители умерли еще до войны. Отца не стало, когда я была маленькой, а мамы – когда мне было семнадцать. А потом мой брат Фрэнк погиб при «Блице». Милли, уехавшая в Канаду, – его вдова.

– Сочувствую.

– А я сочувствую тебе. Видимо, поэтому ты сюда приехала? Говорят, после потери близких перемена обстановки идет на пользу.

– Да. Наверное. – Мириам отвернулась, делая вид, что смотрит в окно. Сердце бешено колотилось по ребрам. Нормально говорить о войне, о погибшей родне, о решениях, принятых, чтобы выжить… – Тяжело вспоминать, – наконец призналась она.

– Понимаю. Во мне поднимается волна негодования, как только подумаю о Фрэнке. Он не заслужил такую смерть! Кто бы что ни говорил про доблесть, отвагу, самопожертвование. Впрочем, ты и так это знаешь. Твои родные тоже погибли.

У Мириам внутри набухал пузырь боли, поднимаясь выше и выше, подкатывая к самому горлу: попробуй она что-то сказать, даже простое спасибо, у нее вырвался бы горестный крик. Мириам кивнула и вновь уставилась в окно. По счастью, Энн, видимо, все поняла и не настаивала на продолжении беседы.

Вместо этого она вынула из сумки вязанье: нитки были пренеприятного горчичного оттенка. Мириам слишком поздно сообразила, что при виде этого желчного цвета неосознанно скривилась от отвращения. Впрочем, Энн лишь усмехнулась.

– Знаю, ужасно. Моя бабушка не могла похвастать хорошим вкусом. Это был свитер. Носить невозможно, зато нитки хорошие. Ну, не считая цвета.

– Что ты вяжешь?

– Теплые носки-вкладыши. Прошлой зимой у меня были только очень изношенные ботинки, ступни прямо леденели. Пару недель назад я нашла на распродаже новые ботинки, но у них нет подкладки, и я решила связать ее сама. У тебя есть теплые вещи на зиму? Сейчас кажется, до нее далеко, однако теплые деньки простоят недолго. Готовь сани летом.

– У меня есть пальто, пусть и не очень теплое.

– Тогда нужно найти что-то потеплее или связать добротный кардиган, чтобы носить под пальто. У меня есть лишний шарф и перчатки, а шапку мы тебе свяжем. Не волнуйся, не из этих ниток! – Энн засмеялась, показывая на свое вязанье.

– Спасибо.

Поезд подъехал к станции. «Ист-Хам», – гласила вывеска. В Англии очень странные названия городов.

– Почему город называется Баркинг? – спросила Мириам, вдруг заинтересовавшись. – Название как-то связано с барами?