Но что же дѣлать? Что дѣлать? – съ отчаяніемъ говорю я себѣ и не нахожу отвѣта.

За симъ остаюсь искренне твой другъ,

Антонъ Бронницкий

Санктъ-Петербургъ

1.IV.1908 г.

Планктон Антонович отложил письмо прадеда и уставился взглядом в занавеску. «Невероятно, ведь ничего не изменилось за сто лет! – удивился молодой человек. – Показное благополучие! Как ведь точно подметил прадед – и сколько этого сейчас, допустим, даже у меня на работе. Все эти понты: тачки, часы, галстуки дорогие… Как будто он сейчас это всё написал! Я ведь тоже это всё ненавижу, мне вообще всегда казалось, что быть богатым – стыдно! Не зажиточным, не состоятельным: именно богатым. Всегда думал, что миллионеры благотворительностью занимаются от стыда…»

Бронницкий глубоко задумался. «Как всё-таки тяжело читать со всеми этими ятями… И почему письма остались у бабушки? Он их не отправил, что ли? Или вернули? Вот и спросить теперь некого…»

Незаметно он уснул, уронив голову на локоть.

***

Командовал Департаментом лингвистического обеспечения невербальных операций его начальник Евгений Данилович Сорокин, человек удивительных и редких достоинств. Евгений Данилович сочетал в себе несочетаемое и вмещал невместимое. Сорокин был лингвистом-культуристом, что само по себе примечательно. Ещё на первом собеседовании Планктон Антонович был удивлён внешним видом будущего шефа: широкими плечами и тугими бицепсами, затянутыми в рукава безупречного костюма. Обладая нестандартной фигурой, Сорокин обшивался у модного портного – индуса: двубортные костюмы классического кроя в полоску, как у буржуев с революционных плакатов, цветные сорочки с белыми воротничками и двойными манжетами под запонки.

Одевался Сорокин старорежимно, педантично, с фанатизмом, что не мешало ему поддерживать чудовищный беспорядок в кабинете: рабочий стол и все горизонтальные плоскости были покрыты десятисантиметровым слоем бумаг, присыпанных порошковым питанием для спортсменов. В этом хаосе Евгений Данилович прекрасно ориентировался и всегда мог молниеносно извлечь из-под завалов нужный документ.

Сорокин был хорошим знатоком истории и обладал обширнейшей коллекцией кинолент про войну, в том числе крайне редких. В фильмах его в первую очередь интересовали сцены убийств и ранений: Евгений Данилович не признавал художественную составляющую киноискусства. Впрочем, насилие вне боевых действий начальника Департамента, к счастью, тоже не привлекало. Сорокин боялся хулиганов и уличных драк и был крайне мнителен в вопросах здоровья.

Евгений Данилович был действительно классным профессионалом с великолепным образованием, широчайшим кругозором и почти безграничным словарным запасом, по-английски говорил с оксфордским акцентом, но в быту использовал оригинальные эвфемизмы. Одежду он неизменно называл «лохмотьями», пищу – «объедками», головной убор – «треухом» или «колпаком», женщину независимо от возраста – «старухой». Такое постоянство вызывало уважение. Когда Сорокин сильно уставал или нервничал, он начинал слегка заговариваться, подолгу рассматривать свои лаковые полуботинки и бормотать что-то под нос, иногда по-английски.

Планктону Антоновичу часто казалось, что мысли Сорокина имеют форму куба. Столкнувшись с концепцией иной формы, Евгений Данилович был вынужден сначала мысленно дополнить её до куба и только потом найти подходящее место в матрице своего сознания. В ситуации, когда что-то происходило не по правилам, Сорокин терялся и впадал в ступор. Именно поэтому Евгений Данилович был в принципе не способен водить автомобиль, по крайней мере в российских условиях, хотя водительское удостоверение получил еще в автошколе ДОСААФ СССР.