В зоне, именуемой «I», царило неуютное чувство, словно здесь на страже была некая господствующая сила, не позволявшая чувствовать себя свободным, принимать решения без оглядки: а не будет ли за это хуже. Пейзаж и обитателей нельзя было назвать самостоятельными, завершенными элементами природы; будто неудачливый прохожий, оказавшись в сырую непогоду на улице, наблюдает зыбкий туман, размытые очертания улиц и деревьев, и такая картина оставляет ощущение чуждое, неприятное, когда и подумать-то о чем-то здоровом и полезном становится трудно. И так до тех пор, пока не доберешься до теплого дома и не увидишь свет. Казус неуверенности, этого сырого, туманного настроения, таков, что, когда жизнь призывает идти вперед, совершать следующий шаг, человеку на пути попадается зона «I» и становится его советчиком. Она шепчет на ухо: а ты сможешь, ведь ты мал и слаб? Питон неуверенности внушает путнику, чтобы тот всегда соизмерял, кто он такой и каковы могучие силы жизни. Эту игру размеров и величин, где путник оказывается щепкой, жертвой обстоятельств, существом, не способным брать ответственность за свою жизнь, этот контраст низшего и всесильного, питон неуверенности создает, чтобы держать в своей власти любого встречного на своем пути.

Большие глаза ланей будто говорили, что сами животные неповинны в том, что они трусливы, в том, что их гоняют и поедают крокодилы да змеи. Взгляд этих хрупких животных хотел меня убедить, что лани такими рождены и не вольны менять судьбу, это за пределами их сил, и они не смеют перечить местному укладу. По сути, лани признавались в своей глупости, покорности и отсутствии желания что-то менять. В юных особях мужского пола я еще мог разглядеть стремление покорить барьер неуверенности, но лани-девушки имели такой же взгляд, как все старшее безнадежное поколение.

Из своего свитка я вычеркнул запись о своем первом впечатлении, где я восхищался кротостью и смирением этих животных. Куда приведет такая покорность, кроме как к невежеству и страху? Но, замалевав строки, я заколебался и стал сожалеть, что уничтожил свою прежнюю мысль; я, что же, не люблю свои дела и запросто уничтожаю? Так не стоит, нет, не стоит! Но что вносить в свой список дальше, я не знал и застрял – ни вперед, ни назад. Я чувствовал, как неуверенность берет меня в свои объятия и мне не хочется менять и править, без этого спокойнее и нет суеты. Душу страшило незнание того, что же будет потом, и, может статься, все, что у меня сейчас есть, пребудет со мной, а будут ли хорошие записки в моем свитке дальше и встречу ли я что-нибудь стоящее описания? Ничего не понятно, мрак, неизвестность!..

«И где этот вездесущий динамик? Хоть какое-нибудь объяснение», – зашевелилась моя угнетенная мысль. Я висел, привязанный к стволу, да тут еще сумерки: надо ли искать что-то еще, а может, лучше снова заснуть?

– Вставай! – загремело снизу, и я обрадовался: динамик тут как тут!

Но внизу поджидал охранник, его всегда безразличное лицо сейчас выражало недовольство.

– В задании значится среда… – парировал я.

– Спускайся немедленно! – негодовал страж. – Можешь не успеть, даже если начнешь прямо сейчас.

Я выхватил из-за пазухи бумажку и впился глазами в строчки. Боже мой, три гектара с фитингами, крестовыми трубками да еще спецсооружение, которое могло оказаться чем угодно. В первой зоне спецсооружение напоминало железнодорожный вагон с тьмой-тьмущей трубок внутри, но тогда в задании не стояло с ним разбираться, теперь же вот оно.

– Переоценил себя, теперь нагоняй ночами, – злорадствовал охранник.