После того, как Брэдли официально представил своим соотечественникам троих десантников-землян, Джон тактично отозвал его в сторонку:

– Брэд, нам нужно срочно поговорить!

– Что случилось, Джонни? – очень серьезно глядя прямо в глаза Джону, особым понимающим тоном негромко уточнил Киннон.

– Мы можем поговорить, так, чтобы нас никто не мог услышать? Ни одна прослушка, я имею ввиду!

– Ну-у… да – можем, конечно! – после небольшой раздумчивой паузы ответил Брэдли.

Причем Джону показалась, что пауза эта была вызвана легким логическим трансом, в который впал Брэдли, когда услышал о возможности нелегального существования на ганикармийской орбитальной станции какой-то там «прослушки». И догадку Джона подтвердили следующие слова Брэдли, произнесенные нервной скороговоркой:

– Ты считаешь, что на орбитальной станции, принадлежащей Великой Ганикармии, могут незаметно окопаться какие-то тайные враги?!

Джон отвел глаза в сторону, чтобы плевянский зоолог не заметил возникшего в них страдальческого выражения. И пока, стараясь не смотреть на Брэдли, он повторил свой вопрос:

– Так мы можем где-нибудь поговорить, где нас никто не услышит?! Это очень срочно и очень серьезно, поверь мне! – Джон, кажется, начал раздражаться.

– Ну, пошли в общий коридор! – как-то все же нерешительно предложил Брэдли.

– Ну, так пошли! – Джон подтолкнул Брэдли, чуть ли не под локоть, подумав: «Проклятая плевийская Весна – она действует на бедных ганикармийцев даже в космосе!».

Когда они, наконец-то, очутились в коридоре, покинув уютную рубку, более всего напоминавшую кают-компанию, Джона болезненно поразила мрачная, почти зловещая атмосфера, царившая в нем. Правда, он сразу сообразил, что сейчас уже поздний вечер, и, что, скорее всего, именно с этим обстоятельством связано неоправданно тусклое освещение главного коридора орбитальной станции, кольцом опоясывавшего ее по всему километровому периметру. Днем здесь сияли тысячи мощных ламп, вмонтированных и в потолке, и в стенах, и, даже, под полом. Отчего, видимо, у проходивших по коридору людей создавалось ощущение, словно бы они купались в теплом, ласковом и безопасном море уютного, мягкого света, ничуть не слепившего глаза. Сейчас же зловещий полумрак, который не могли разогнать тусклые желтые аварийные светильники, торчавшие в коридорных стенах через пятиметровые промежутки, холодной болотной жижей заполнял все пространство коридора и не мог внушить человеку ничего, кроме жуткой невольной оторопи и слабого подсознательного страха перед неясными шорохами во тьме. Еще Джону показалось, что слабые сквозняки, гулко дувшие вдоль над полом днем, с наступлением вечера сделались сильнее, значительно прохладнее и гул их звучал гораздо громче. Впрочем, последнее обстоятельство Джон посчитал благоприятным для задуманного им мероприятия.

– Невесело тут у вас по вечерам! – нарочито громким голосом, чтобы взбодрить себя и своего собеседника, произнес Гаррисон, внимательно оглядываясь по сторонам, затопленным неприятным угрожающим полумраком, и невольно положил руку на цевье короткоствольного автомата, спрятанного под полой куртки.

– Вечерами мы предпочитаем не ходить по коридорам – все ганикармийцы ложатся спать рано, особенно в Весенний период, поэтому, в целях разумной экономии освещение Коридора отключается на девяносто пять процентов. По ночам на станции засыпают даже крысы!

«То-то я не слышу их голосов!» – с облегчением подумал Джон и, задрав голову, внимательно посмотрел на потолок коридора, практически, полностью затянутый кромешным мраком. Ему почудилось, что под самым потолком неуловимо мелькнули чьи-то небольшие крылатые тени. «Крысы! Они, оказывается, не спят в эту ночь, но по какой-то причине соблюдают режим молчания! Неужели они и вправду собираются покинуть Станцию, обреченную взорваться уже через несколько часов!» – мелькнули в голове Джона тревожные мысли, но о них он ничего не стал говорить Брэдли. Вместо этого он предложил ганикармийцу: