– На одном пельмешке сидишь, другой из горла торчит?

Но и тогда, осмеянный, он так убедителен в своей роли. Или это не роль?

Только Иштар не чувствительна к его чарам. Потому что просто она сама такая – любит, нет, иначе и не может, как находиться строго посередине и на возвышении.

Красивая девочка, очень красивая девочка. Вздорная, как молодой гиппопотам, крикливая, как попугай, красивая, как Иштар.

А вот мама обожает этого комедианта. Антея преспокойно оповещает всех и каждого, что не будь она приверженкой новомодной морали, непременно совратила бы пасынка.

– Он такой хлопотливый. – Широко открывая голубые глаза (и зачем? они и так большие), – скажет громким шёпотом, указывая на хлопотливого Энки, а тот потупится и вздохнёт, улыбнется, не поднимая глаз. Потом поднимет глаза и… тьфу.

Командор поймал себя на том, что хихикает уже от души, с удовольствием.

Но вот кого больше всех любит мама – и тётя Эри – так это сестру Нин. С тех пор, как крошка – а она, как говорили, была действительно крошечная, никто и не думал, что Нин вырастет в такую макаронину – была принесена в семью священным аистом морганатического адюльтера, обе прекрасные женщины просто впились в неё. Каждой хотелось дочку.

Антея даже начала ревновать, глядя, как Эри по десять раз на дню вламывается в детскую, чтобы молча схватить беленькую маленькую девочку в объятия, в тот момент, когда малютка, с невероятно вдумчивым видом ковыряя в кукольном носике, строит башню из кубиков в виде какого-нибудь неведомого зверя.

Итогом битвы и стараний двух любящих матерей стала крайняя избалованность девочки. Ей продыху не было от любви. Её тискали, наряжали, подарки ей покупал отец, собственноручно выбирая в магазине каждую неделю новую игрушку.

Потрясающе, что Нин не испортилась. Или испортилась?

Иштар считает, что да – испортилась.

Но это, возможно, потому, что саму Иштар воспитывали иначе. Её любят, как родную дочь – никто и не помнит, что она племянница, но к тому времени, когда она была помещена в царскую семью, Эри и Антея уже слегка подучились науке воспитания девочек. В полной мере это ощутила Иштар.

С тех пор она ворчит и колет сестру – дескать, её-то, Иштар, держали в ежовых рукавицах (неправда) и о свободе и слыхом было не слыхано.

Конечно, это талант спас Нин от того, чтобы превратиться в набитую спесью дуру. У неё есть призвание – величайший дар, какой Абу-Решит может навязать человеку. Командор вздохнул – без особой удручённости. У меня нет призвания, я просто солдат. Может, и я кокетничаю не хуже Энки? Ведь на деле я вовсе не мучаюсь этим.

Энки дурак, завидует его статусу Главного Пердуна, как он высказывается за спиной и очень громко. Отец правильно поступил, а он не понимает. Ану, каков бы он ни был как государственный муж – помолчим – в своих детях и в том, что им нужно, разобрался с неожиданной дальновидностью.

Энки разнообразен и во всём умён. Не будь он таким тупым и бессердечным – вообще был бы чудесным парнем.

Сидигельмукс – так называет его Эри. На старом языке это означает – Холодное Сердце. Все удивляются и возмущаются такой оценкой матери. Но Энлиль понимает, что она имеет в виду.

Однажды Энлиль услышал обрывок разговора между тётей Эри и мамой. Это было поучительно. Эри размышляла, почему братья такие разные. Каждая считала, что сын другой лучше.

Энлиль услышал, что оба они родились в Год Быка под созвездием Древнего Хищника. Но Энки родился в час Змеи, а он, Энлиль – в Час Волка.

– Потому Энки пройдоха… – Сказала Эри.

– А мой-то тётёха. – Подхватила мама.

Энлиль восхитился. Конечно, о том, чтобы обидеться, не было и речи. Энлиль никогда и вполне искренне не понимал мелочного самолюбия. Не то, чтобы я так уж уверен в себе. Просто у меня есть цель, обязанности, и я, слава Абу-Решиту, понимаю, что такое долг. Это вроде, как непонятное выражение в речи очень старых нибирийцев – нести крест. Солнечный крест был давно забытым символом на древних, кое-как изученных фресках.