– О чём речь? Они работают по найму за немалые деньги. Все добровольно по контрактам. Отбор был конкурсный.

– А зэки, дружище?

Энлиль нахмурился.

– Давай без соплей. Только те, кто согласился, желая сократить срок. И им тоже платят.

– Они говорят, что срок здесь идёт не год за три, как обещано, а жизнь за жизнь. Сечёшь? Их мутит и ведёт, и голова у них по утрам тяжёлая.

Энки схватился за собственную и скосился на брата.

– Дай им солёных огурцов. – Злобно ответил Энлиль. – И покончим с этим. Коль разрывают контракт, пусть платят неустойку, а зэкам аннулировать отработку.

Энки понурился.

Энлиль что-то вспомнил, оглянулся, поморщился и показал кивком куда-то за спину:

– И этого Маугли… прикажи ему одеться…

Энки вытаращил глаза…

– Что, так и приказать? Это… ну…

– Что ещё? – Ледяным тоном спросил Энлиль, глядя бестрепетно, как Энки трясётся от беззвучного хохота и хватает себя там и сям.

– Я просто представил… как я ему …это ж неприлично…

– Что тут неприличного? Неприлично в таком виде расхаживать. Это скотство.

– Милый, тебе, по-моему, просто завидно, он-то весь продувается… а ты в кителе. Мне страшно, если честно, на тебя смотреть.

– Тьфу. – Сказал Энлиль и пошёл прочь.

– Ты бы сам ему сказал. – Вслед крикнул Энки, вытирая под глазом влагу. – А я бы в стороне постоял. Надеюсь, ты денег не возьмёшь.

Энлиль с пяти шагов устало сообщил:

– Пойду к сестре. Ты не знаешь, у себя?

– Была. Соскунился, предполагаю? Вы сколько не видались?

Последовал ответ:

– Месяц после ссоры.

Энки удовольствовался наполовину честным ответом и – даже он бывает по ошибке деликатным – только кивнул рыжей башкой.

Энлиль вскочил в буёк, как раз проходивший мимо с утробной жалобой, свидетельствующей о том, что источник местной энергии включён на полрубильника, половчее устроился в вонючей тесноте, сапогом потеснил валявшуюся на полу в окурках забытую робу и ухватился за петлю на поручне, затёртую десятком тысяч ныне протестующих рук до лаковой благородной скользкости.

Буёк понесло прочь, встряхивая, и Энки последнее, что увидел – не склонившуюся в угоду турбулентности светлую и блеснувшую макушку брата.

– Слушь, укурыш, а ну… ты, ты…

Энки вонзил пальчик в середину собственной грудной клетки.

– Я, сир?

– Ты. Иди. Сюда иди.

Одноглазый, делавший вид, что не прислушивался к разговору, повернул к нему зрячую половину.

– Та штука. – Не дожидаясь, когда бывший хозяин соизволит проявить демократизм, сказал он совсем негромко.

– О чём ты?

Энки смиренно подошёл – гоняют меня сегодня взад-вперёд.

– Упомянутая нашим официальным представителем. Она ведь, и вправду, существует?

– А что?

Одноглазый покачал грязными кудрями.

– То есть, ты к разговору об оружии массового уничтожения, спрятанному неизвестно кем неизвестно где под нашими ногами, не готов.

Энки оценил притяжательное местоимение «нашими».

– Меня зовут Энки.

Одноглазый моргнул… долго молчал.

– Ну… Амурри.

– Чё ты дёргаешься? – Задушевно спросил Энки. – Ты большой человек, но ты бы надел штаны.

– А тебе-то что? Я не зэк. Сам решаю насчёт штанов.

– Ага.

– Типа – пока, пока?

– Да чтоб я рабочему классу угрожал. Просто сюда может прийти моя сестра… она женщина, сечёшь? Будет нехорошо.

– Это та, которая в девках? Которая чудищ делает?

– Да не делает, не делает она.

– По любому, мы вам враги. Ты сам сказал, парень.

– Враждебные действия, я сказал. Не враг, а враждебные действия.

– Тю, а разница?

– Видите ли, друг, архитектура слова подразумевает…

Амурри отвернулся посмотреть раньше Энки на подъезжавший маленький внедорожник. Сухопутный пират остановился, и беседующие увидели вылезавших Энлиля и Нин.