Было еще темно. Разговор зашел сам собой…

– Что ты говорил сыну о его матери? – Почему она спросила именно так.

– Что она уехала, у нее много дел, но она обязательно вернется… – Слава явно не хотел обсуждать это.

– Почему Павлик решил, что его мама я? – Она инстинктивно боялась спрашивать.

– Ритуль, давай не будем, а. Какая разница? – Слава притянул ее к себе в попытке отвлечь. – Он совсем ребенок, мало ли что ему привиделось…

– Нет, погоди, – перебила Рита. – Он в этом уверен, как такое может быть?

Вячеслав, сдаваясь, подавил вздох отчаянного сопротивления.

– Ладно, обещаешь не делать глупостей и не принимать спонтанных решений?

– Говори. – Она была непреклонна.

– Это я всему виной. – Севшим от волнения голосом признался он. – Я увидел тебя еще издали и вернулся в подъезд, а Пашке сказал, что… ты… его мама…

– Зачем, как ты мог вот так?.. – Ей не хватило слов.

* * *

– Не уходи. Куда ты?.. – Его тревожный шепот заставил ее вздрогнуть. Он невольно приподнялся в кровати на локте, различая в полумраке комнаты, как она собирает разбросанную одежду.

– Домой. – Она натянула свитер, почувствовав, что задела его руками. Он придвинулся близко-близко. – Что ты еще от меня хочешь?

– Останься, ведь все так просто – ты нужна мне,… нам.

Выскочив из подъезда, Рита бросилась бежать. Но дыхания не хватило даже на то, чтобы быстро идти. Предательские слезы застилали глаза. Сумерки, темнота и холод обступили ее со всех сторон. Было тихо и жутко одиноко, будто вырвали сердце. Куда ей идти – домой? А что там – молчаливые, хоть и родные стены, рыбки в аквариуме, телевизор. Как идти, как уйти, когда ее душа осталась там, откуда она только что сбежала, как ошпаренная. Ее любовь, проснувшись этим вечером, не захотела бежать с ней, а осталась вместе с ними – с мужчиной и маленьким мальчиком.

Прислонившись спиной к запертому на ночь ларьку, Рита пыталась придти в себя. Сколько она так простояла? Ей показалось, что вечность, но было все еще темно, значит не так долго.

Решение пришло само собой – простое, легкое и единственно верное. Решительно вытерев слезы, она повернула обратно…

Дверь открылась, за ней стоял он, держа на руках сонного заплаканного сына.

– Я вернулась.

Сначала Слава не мог поверить в то, что она не видение. Он еще несколько мгновений простоял, вглядываясь в ее лицо, прежде чем дал ей пройти. Она, сняв плащ, и повесив его не прежнее место, прошла в комнату. Он по пятам следовал за ней.

– Прости.

– Не надо, мне нечего прощать.

Он не видел ее улыбки, но знал, что она улыбается.

– Повтори,… повтори, что ты сказала.

– Я – вернулась.

Они стояли, обнявшись, – он с ребенком на руках и она, держась за них обоих – вместе. А за окном постепенно светлело…

Занимался новый день.

Наверное, нигде так четко не осознается, что – жизнь хороша и жить хорошо, как рано утром в будний день, стоя в очереди в метро. Очередь, чтобы спуститься, очередь подняться. Несколько остановок на метро, несколько в переполненном до нельзя автобусе. А утро такое замечательное! Очередь на автобус. Входила в него, словно в критский лабиринт. Протиснувшись между двумя студентами и бабулькой, которая сетовала – мол, держаться не за что, я, уцепившись за ручку сидения, осмотрелась. Впереди женщина с сумками, семейная пара с ребенком, кучка школьников. Позади седовласый мужчина в темных очках и черной бандане с нарисованной на ней волчьей пастью. Возле меня девушка сидя разгадывала кроссворд. На сидении за ней бурмило, то есть мужчина в кавычках. Ворот нараспашку, грудь богатырскую волосатую с крестом на цепи вперед выставил, и плевать ему на то, что бабульке держаться не за что. Она – стоит, он – сидит. Чтобы не смотреть на его рожу я уставилась в окно. А автобус в пробке полз себе мимо парка, как объевшаяся гусеница, то и дело внезапно тормозя из-за подрезающих его легковушек и тряся пассажиров во все стороны. Предпоследняя неделя сентября, а осень едва нанесла мазки желтой краски на общий зеленый фон. Нет-нет, да и мелькнут позолоченные ею тополя, рябинки. Больше всего досталось канадским кленам, эти паразиты даже краску первые забрали. Солнце пробивалось резкими горячими лучами сквозь листву, огибая высотки, следуя за автобусом. Каждый яркий лучик норовил кольнуть в сонный глаз зазевавшегося: «не спи, осень проспишь». Приходилось жмуриться, как довольной кошке, закрывать глаза, отворачиваться от солнечного света, что практически бесполезно.